– Дик! – Альберт говорил строгим и даже немного осуждающим тоном, – Значит, история повторяется? Сначала твой дед повырубал там леса мускатников… Истребил всех местных жителей… Только для того, чтобы цены на европейском рынке держать под контролем. А теперь и ты?

– Альберт, я не собирался, – начал оправдываться Дик, – мы же ставили перед ними такое условие: никому из белых не продавать ни черенки, ни семена пряных деревьев. А они нарушили этот запрет, вот и…

– Что «вот и»? Ты спалил всю деревню, а говоришь такие обыденные слова!

– Альберт, я – на службе в армии, в отличие от тебя, и у нас могут возникать подобные обстоятельства: мы можем погибнуть сами, а можем и кого-то убить…

– Дик, ты что подпалил? Деревню с мирными жителями или склад с боеприпасами своих врагов, а?

– Ни то, ни другое, а всего лишь избыток пряностей, чтобы неповадно было… Да не думал я, что вся округа загорится! Альберт, никто не узнает о том, что это произошло не случайно – на этих мелких островах всегда что-то происходит. Главное, не проболтаться, что был там и Эрвин, ведь он – не военный… Да и ты только поэтому в курсе дела, что он – твой друг.

Катарина услышала звуки чего-то рассыпавшегося по столу.

– Альберт, это тебе, здесь жемчужное ожерелье, золотое колье… и так, по мелочам… – голос Дика стал еще более хриплым.

– Ты что, убил? – вопрос Альберта прозвучал резко и холодно.

– Нет! Я ведь не рядовой солдат, чтобы убивать…

Катарина похолодела. Она лежала без движения на кровати и не дышала. Только сейчас девушка начала понимать, что голландцы – совсем не желанные гости, и то относительное спокойствие, которое царит в крепости, куплено ценой жизни людей.

На следующий день Альберт подарил ей жемчужное ожерелье. Видимо, другие украшения он пока припрятал. Она смотрела на иссиня белые жемчужины, и казалось ей, что они отсвечивают красными бликами. А дотронешься до украшения – и испачкаешь руки кровью. Но мужу ничего не сказала, приняла подарок молча, со смирением.

С той ночи он сильно изменился – стал угрюмым и замкнутым, а порой даже агрессивным, если в такие минуты она пыталась с ним заговорить. Иногда Альберт задерживался на работе, а потом стал и вовсе пропадать – на целые сутки, а то и двое, ссылаясь на сильную занятость. Но она понимала, что дело здесь совсем в другом, правда, в чем именно – об этом можно было лишь строить догадки. В такие дни она закрывалась в спальне под предлогом головной боли или уходила в сад и там в небольшой беседке часами сидела с книгой в руках. Но строчки разбегались, не в силах складываться в фразы, слова ускользали, а буквы переворачивались…

Однажды Катарина сидела в беседке и, не в силах сосредоточиться на книге, бросила рассеянный взгляд на сад. Чуть поодаль стояли два дерева, усыпанные бледно-желтыми цветами с толстыми сочными лепестками, здесь их называют джипун. В доме всегда стояли несколько блюд с такими лепестками, издавая необычайный, ни с чем не сравнимый, аромат: и экзотических фруктов, и фантастических цветов. Посыпанная мелкими камешками дорожка уходила в глубь сада с молодыми фруктовыми деревьями. Плодов на них еще не было, и Катарина не особенно интересовалась, что за фрукты созреют там через несколько лет. А нравились ей цветочные клумбы. На одной из них распустилась ярко-малиновая гортензия, а на той, что была ближе к беседке – нежно-сиреневые колокольчики, названия которых Катарина не знала. Садовник, его она здесь иногда мельком видела, срезал их сейчас для вазы.

– Дай мне один цветок! – сказала она почти машинально, не задумываясь, поймет ли он.

– Пожалуйста, – сказал он по-нидерландски, подошел к беседке и протянул ей колокольчики.

Нежное сиреневое облачко на высоком стебле рассыпалось в полураскрытые коробочки необычной, вытянутой формы, и настолько изысканные, что Катарина не могла отвести от этого чуда глаз.

– А что это за цветок?

– Это голландский ирис ксифиум [168].

– Ты знаешь наш язык? – спросила она.

– Да, – ответил он.

Она бросила на него оценивающий взгляд. Молодой человек лет тридцати сильно отличался от яванцев: во-первых, ростом – был гораздо выше, во-вторых, белизной кожи – был гораздо белее.

– Ты не яванец?

– Нет, я с другого острова.

– А почему же тогда ты здесь?

– Я плыл на лодке на соседний остров, на свадьбу к сестре, а голландские солдаты взяли меня в плен и привезли сюда. Как им объяснить, что я не с Явы? Вот так и живу здесь уже почти два года. Мне повезло, что не попал на плантации, видимо, очень помог князь Эка Вахью[169], он увидел меня и что-то сказал голландцам…

– А как же он мог узнать, что ты не яванец, если ты с ним не разговаривал?

– По одежде, она у нас отличается. Да и по внешнему виду мы с яванцами разные.

– И как тебя зовут?

– Сухарто[170].

Уже темнело, поэтому Катарина поспешила в дом. В кабинете Альберта свечи не горели, значит, он успел куда-то уйти. Парадный вход не просматривается из сада, поэтому она не могла видеть, когда он выходил. Сон долго не шел, в голове роились мысли. Их было много, как мелких-мелких, почти невидимых, мурашей, если где-то на кухне завалялась крошка еды. Они возникали словно из ниоткуда и не исчезали, пока от крошки не оставалось даже мокрое место. Бывало, их добычей становилась мертвая муха или же залетевший мотылек. Полчища муравьиного войска облепляли свою жертву и почти молниеносно ее поедали. К муравьям Катарина быстро привыкла, как и к небольшим ящерицам, которые бегали по стенам и по потолку, возникая тоже как мысли – из ниоткуда. Иногда, особенно поначалу, они пугали ее, но вскоре она поняла, что существа эти совсем безобидные. Видимо, они тоже прибегают для того, чтобы кого-то съесть. И не было никакого средства, чтобы избавиться от этих муравьев и ящериц. И нет никакого средства, чтобы уничтожить мысли.

Уже сквозь сон услышала она грохот. Что-то упало в прихожей. Катарина осторожно встала с кровати и подошла на цыпочках к двери. Там стояла кромешная темень, но слышно было, как кто-то шевелился на полу. Девушка зажгла свечу и тихонько вышла из спальни. Блики желтого огня высветили темную фигуру – бесспорно, это был Альберт. Неужели пьян в стельку? Такого с ним еще не было, хотя последнее время частенько приходил навеселе. Он менялся прямо на глазах – из галантного кавалера, мягкого и страстного любовника превращался в вечно недовольное всем на свете существо, у которого, к тому же, начали появляться нотки жесткости, переходящие порой в жестокость. Скорее всего, сказывалось влияние Дика, с ним Альберт и пропадал куда-то… Вот и сейчас, наверное, привел Альберта Дик и, чтобы не попадаться ей на глаза, бросил его в прихожей.

– Катарина, помоги мне! – видимо, Альберт был не настолько уж и пьян, если увидел ее или почувствовал ее присутствие.

– Что с тобой?

– Кажется, ногу подвернул…

Она поставила свечу на пол и потянула его за руки:

– Вставай!

Потом потащила его волоком к кровати.

Тяжелое тело казалось безжизненным, оно походило на мешок, набитый овощами. И вроде бы не так уж и много их, но овощи оказались тяжеленными, видимо, год был урожайный.

На правой штанине, в области икры, темнело небольшое влажное пятно. «Неужели кровь? – застучало в голове. – И почему на ноге?»

С трудом перевалив мешок с овощами на кровать, благо та была совсем низкой, Катарина приподняла штанину и увидела небольшую рану от ножа или другого режущего предмета. Она принесла свечу, чистую тряпку и какое-то спиртное, оставшееся в бутылке, обработала и перебинтовала рану. Альберт уже отключился, он мирно посапывал, уткнувшись головой в одеяло.

Неожиданно хлопнула входная дверь. «Да он не закрылся!» – Катарина вздрогнула от резкого стука и потянулась за еще горевшей свечой. На пороге стоял Дик.

– Не ожидала?

Она молчала, лихорадочно прокручивая возможные дальнейшие события. Он опередил эти мысли:

– Не волнуйся, все будет хорошо… Тебя Альберт проиграл в карты… Мне…