— Женщине там не место. — Там нет ничего. Только нищета, поправить которую можно лишь тем, что получится урвать у земли или отнять у врага. У него нет ни гроша за душой.

— А я не буду женщиной. Я буду Джоном, твоим оруженосцем. Мы останемся у шотландцев или у тебя дома, будем обмениваться грубыми шуточками на латыни, чтобы никто нас не понимал.

Упрямая дурочка. Не понимает, в какую опасность может завести ее эта глупая мальчишеская бравада. С каждым днем она все меньше походила на мальчика.

— Милая моя, ничего не получится. Время работает против тебя. Голос у тебя слишком тонкий, бедра слишком широкие, а лицо… — Он откашлялся, глотая ком в горле, и попытался вымучить хоть сколько-нибудь логичный аргумент: — Например, как ты надеешься скрыть свои… ну, свои ежемесячные недомогания?

— Никто не подберется ко мне настолько близко, чтобы это заметить, — яростно ответила она.

Да — пока он с нею рядом.

Дункан смягчил голос.

— Это слишком опасно. Я не пущу тебя.

— Но я умею драться! — Ее голубые глаза сверкнули. Она выставила кулаки. — Ты сам меня научил.

И опять его благие намерения обернулись против него. Нужно было отослать ее в тот же день, когда он разглядел в Маленьком Джоне девушку. Но он дал слабину. Разрешил ей остаться в надежде на какое-то подобие совместного существования, и из-за этого теперь разрывался между двумя жизненными путями, совместить которые было невозможно.

Совсем как она.

— Джейн, нет. — Чем больше она распалялась, тем крепче становилась его решимость. — Я уезжаю один. — У нее даже нет лошади. Уже поэтому нечего и думать о том, чтобы ехать вместе.

— Я все равно пойду за тобой. Я найду тебя. Через день, через неделю, через год, неважно. Я найду тебя или умру.

Дункан похолодел. Ему противостоял уже не Маленький Джон, который одним солнечным августовским утром убежал из дома. Дело было даже не в том, что за эти месяцы она повзрослела душой и телом. Женская страстность смешалась в ней с мужским чувством ответственности и решительностью. Ей уже нельзя было диктовать свою волю, и он понял, что никогда не любил ее сильнее, чем сейчас.

Она улыбнулась, полагая, что он повержен.

— От меня не так-то просто избавиться. Я бегаю быстрее тебя.

— Нет. — Он взглянул на нее снизу вверх, и в сердце восстали их общие шаткие мечты и надежды. Как ни жаль, но он не мог позволить себе разделить ее слепую веру в то, что у них есть будущее. — Повторяю в последний раз. Я еду на войну. Женщине там не место.

— Но я не буду женщиной!

— Тебе нужен я или тот мужской образ жизни, который, по твоему мнению, я могу тебе обеспечить?

Она вздрогнула как от пощечины.

— Ты что, не можешь отличить, когда с тобой говорит Джон, а когда Джейн?

— Нет никакого Джона. Есть только Джейн. Господи, да взгляни на себя! Ты женщина.

Острая боль, терзавшая его душу, как в зеркале отразилась на ее лице.

— Но…

Жестом он остановил ее.

— Маскарад окончен. Можешь остаться у сестры или в монастыре, но со мной ты не поедешь.

Он не повезет ее туда, где на нее обрушится то, что он надеялся позабыть.

— Я убегу! — Нижняя губа ее выпятилась и предательски задрожала.

Его горло сдавили слезы.

— Маленькая моя, у тебя не получится бегать всю жизнь.

Заставив себя отвернуться, он принялся, не глядя, бросать оставшиеся вещи в сумку. Позади было тихо. А потом она неслышно приблизилась, обняла его за талию и крепко прижалась к его спине. И спросила устало, признавая свое поражение:

— Мы еще увидимся?

Он не смог пересилить себя и ответить «нет». Не смог одним махом уничтожить ее — и свои — надежды.

— Не знаю. Может, когда-нибудь… — Однако они оба знали: если он уедет один, это «когда-нибудь» никогда не наступит.

Она мелко вздрагивала за его спиной, и ему хотелось вместе с нею оплакать их расставание. Но он боялся, что если обернется и обнимет ее, то не найдет в себе сил отпустить.

— Когда ты уезжаешь?

— Через несколько дней. Как только разделаюсь с делами в Кембридже, сразу двинусь на север.

Один.

Навстречу поднимется башня, стоящая на зеленом холме на страже речной переправы. Если он выживет, то когда придет лето, снова отправится бродить по горам, а зимними вечерами будет в одиночестве петь у огня. Но без этой странной девушки, которая видела его душу насквозь, в его сердце навечно останется брешь, которую ничто не сможет заполнить.

Сидя в седле позади него и прижимаясь лбом к его широкой спине, она оплакивала свои разбитые надежды.

Он не оборачивался и потому не видел ее слез.

У тебя не получится бегать всю жизнь.

Неудивительно, что он не хочет ее брать. Она хуже ребенка. Обуза, никчемное бремя. Беспомощная и нерешительная.

Пообещала сестре разобраться со своей ложью, но так ничего и не сделала.

За все это время она уяснила два правила. Во-первых, строить жизнь — тяжело. Во-вторых, нужно нести ответственность за себя и свои поступки.

Пришло время применить это правило к себе. Иначе она будет недостойна называться дочерью короля. Мать нашла в себе силы быть стойкой и бороться за своих дочерей. Сестра в свое время тоже исполнила долг.

А чем могла похвастаться Джейн? Тем, что носила шоссы и полагала, что мир обязан распахнуть перед нею свои объятия? Тем, что, когда этого не случилось, стала ждать, что ее судьбу устроят Дункан или король?

Сегодня сестра будет искать ее, но не найдет. Узнав об ее исчезновении, они приедут в Кембридж как только Джастин закончит с делами в Вестминстере. Потом ее заберут домой и переоденут в юбки, а Дункан поскачет на север. Один.

И почти наверняка встретит там свою смерть.

Прежде чем они найдут ее, она должна доказать Дункану, что они созданы быть вместе. Неважно, в Кембридже или в Клифф-Тауэр. Неизвестно, какой будет их жизнь, но Джейн была уверена — тем редкостным чувством, которое их связало, нельзя бросаться. Она женщина. Пусть не такая, как все остальные, но она смирилась со своей природой и научилась ей радоваться.

Но даже если он уступит и согласится взять ее с собой, между ними по-прежнему будет лежать ее ложь. Она была готова пойти за ним хоть на край света, но что будет, если Дункан, узнав правду, откажется от нее?

Впрочем, довольно мучить себя вопросами, на которые не существует логичных ответов. В конце концов, она женщина. У нее есть оружие, которое поможет привязать его к себе навсегда.

И если понадобится, она пустит его в ход — безо всякого стыда и раскаяния.

Ветер осушил ее слезы.

Она не отпустит его одного.

Глава 21

Прошло несколько дней. Однажды ночью, улучив момент, она пробралась в его спальню. Раскинувшись на спине, он спал напряженным сном, словно был готов проснуться в любую минуту. Присев на краешек кровати, она залюбовалась его темными, почти черными в холодном свете луны, волосами, тенью ресниц на его лице.

Они редко виделись с тех пор, как вернулись в Кембридж. Он был слишком занят перед отъездом — договаривался с ректором о выплате штрафа, учил Генри, как вести дела в общежитии, покуда не выберут нового управляющего. Еще он нанес визит в монастырь Святой Радегунды и переговорил на ее счет с настоятельницей. Но когда он пытался объяснить ей, где она будет жить, когда он уедет, Джейн наотрез отказывалась слушать.

Видит ли он ее во сне? Не жалеет ли о том, что между ними было?

Она быстро разделась и, размотав перевязь, вздохнула полной грудью.

Пришло время доказать ему — и себе, — чего она стоит.

Хотя ночь выдалась морозная, он спал без одеяла. Она коснулась его обнаженной груди, и кончики ее пальцев опалил жар.

Он поймал ее за руку и открыл глаза. И попался в ловушку ее глаз.

Она легла на него сверху, впитывая его тепло, и поспешила заглушить слова протеста поцелуями. До чего непривычно чувствовать, как ночная прохлада холодит спину. Раньше, когда они занимались любовью, она всегда была снизу, защищенная от холода его горячим телом.