Когда она, в конце концов, остановилась, то поняла, что вокруг тишина, а крик звучит только в ее голове.

Никто не заметил, что она ушла. Оказавшись посреди дороги с перевязанной грудью под мужским платьем, она поняла, что зря столько времени откладывала побег. Все необходимое — узелок с провизией, посох, кошель со скромным запасом монет — было у нее при себе. Не было только плана, что делать дальше.

Она вздохнула полными легкими, подавляя чувство вины. Сестра и не заметит ее отсутствия. Другие женщины — мать, невестка, повитуха — позаботятся о Солей лучше, чем когда-либо получится у нее самой, ибо мир женщин, полный чуждых ее натуре забот, всегда вызывал у нее отторжение. Чего ей хотелось, так это жить вольной жизнью мужчины. Идти, куда вздумается. Делать, что душа пожелает. Не упираться в рамки ограничений, навязанных ее полу.

Но ради этого придется навсегда оставить семью. В носу у нее защипало. Она зажмурилась, а потом решительно расправила плечи и принялась обдумывать свое будущее в новом обличье.

Воином, конечно, ей не бывать. Для этого она слишком хилая. А вот клерком… Об этой профессии она была достаточно наслышана от Джастина. Выучившись на клерка, можно спокойно зажить среди мужчин, найти место при королевском дворе, а то и стать посланцем короля в Париже или Риме.

Джейн забросила узелок за спину.

Отныне она свободна. И зависит только от себя.

Если ее расчеты верны, через три дня она будет в Кембридже.

Проснувшись на рассвете третьего дня, Джейн позавтракала пригоршней ягод и продолжила путь на восток, высматривая в дымке на горизонте очертания города.

Вокруг вовсю щебетали птицы. Пятнистая корова, лениво щипавшая траву на обочине, укоризненно посмотрела ей вслед. «Негодная девчонка! Бросила сестру в трудную минуту», — будто говорил ее взгляд. Джейн отвернулась. Все равно от такой неумехи, как она, нет никакого прока.

В желудке у нее заурчало. Ягодами досыта не наешься, а хлеб и сыр уже кончились. Не привыкшая сама заботиться о своем пропитании, она не рассчитала запасы.

Прошло два дня, а казалось, будто все десять.

Проспав две ночи в зарослях кустарника на обочине дороги, она выглядела и пахла далеко не как леди. Посох она потеряла в первый же день, когда, переходя ручей, оступилась и упала в воду. Пока солнце не просушило одежду, пришлось полдня путешествовать в мокром. И, в довершение всего, ее ужалил слепень.

Почесывая место укуса, она задумалась, далеко ли еще до Кембриджа, как вдруг позади раздался топот лошадиных копыт. Она обернулась. Бежать не было сил. Если это вор, поживиться ему будет нечем. Впрочем, если он догадается, что она женщина… Тогда есть опасность лишиться не только тощего кошелька.

Напустив на лицо по-мужски суровое выражение, она рассматривала широкоплечего всадника, скакавшего верхом на мощном вороном коне.

Лет ему было около двадцати пяти или чуть больше. Лицом — угловатым, со сломанным носом и впалыми щеками, заросшими косматой черной бородой — он сильно походил на разбойника. За спиной у него болталась гиттерн, но это не успокоило Джейн, ибо странствующие музыканты в ее глазах были олицетворением всех возможных пороков.

Поравнявшись с нею, он придержал лошадь и пророкотал что-то неразборчивое.

Джейн неуверенно покосилась на него снизу вверх. Вроде бы он спросил, куда она направляется, но с таким чудным акцентом, что точнее она не разобрала. Его серые, цвета дождевых облаков, глаза смотрели, впрочем, доброжелательно.

— Что ты сказал?

Он вздохнул и повторил помедленнее:

— Говорю, куда путь держишь?

Она прочистила горло и ответила грубым голосом:

— В Кембридж.

— Я тоже, — улыбнулся он. — Ты студент, верно?

Не отваживаясь снова подать голос, она кивнула. Всадник оглядел ее с головы до пят, и в его глазах что-то блеснуло.

— Негоже студенту путешествовать в одиночку, — наконец сообщил он.

— Бродячему музыканту тоже.

Он рассмеялся неожиданно мелодичным смехом.

— Я играю только для себя.

Ее кольнула зависть. Сама она умела только петь. Но если жить в обличье мужчины, придется распрощаться с этим своим единственным женским умением.

— Как звать-то тебя, мальчик?

Мальчик. Ха! Она подавила усмешку.

— Меня зовут Дже… — Она осеклась. — Джон. А тебя?

— Я Дункан. — Он протянул руку. — Откель будешь?

Откель? Наверное, он имеет в виду откуда. Джейн сглотнула, лихорадочно соображая. Заготовленная заранее история о том, что она пришла в Кембридж из Эссекса, где ее семья и впрямь жила до весны, не годилась. Эссекс лежал в другой стороне.

— А тебе какое дело?

Он не потрудился ответить. И так было ясно, что то, откуда человек родом, имело в мире мужчин первостепенное значение.

— Ты же не валлиец, нет? А то валлийцы мне не друзья.

Она помотала головой.

— И не ирландец?

— А что, похоже?

— Больше похоже на то, что в тебе есть примесь норвежской крови.

И опять он не угадал. Светлые волосы она унаследовала от своего отца, покойного короля Эдуарда III, но об этом надо было помалкивать.

— Ты сам-то откуда? — спросила она, меняя тему.

— Из Иденской долины. — Черты его лица смягчились, но всего на один миг. — Из местечка, где Камберленд граничит с Вестморлендом.

Теперь понятно, почему у него такой странный говор. Пришел ее черед пристально на него уставиться.

— Это правда, что вы едите мясо сырым? — вырвалось у нее.

Она еще не встречала людей с севера. По слухам тамошний народ был грубым и неотесанным, и ее новый знакомец всем своим обликом это подтверждал. Всем, кроме глаз. Глаза у него были добрые. До этой минуты.

— Смотри-ка, ты наслышан о нас, парень! — прорычал он и, свесившись с лошади, грозно оскалил зубы. — Конечно, правда. Рвем мясо зубами, как волки!

Она отшатнулась как от порыва ветра, не устояла на ногах и с размаху шлепнулась наземь. Сверху раздался хохот. Ее разыграли! Она ждала, что он поможет ей подняться, но потом вспомнила, что в обличье мальчика должна со всем управляться самостоятельно.

— Так болтают люди, — осторожно сказала она, встала на ноги и отряхнулась.

Он склонил голову набок.

— Ясно. Ты откуда-то с юга. Пока вы, южане, все лето гуляли по садам да развлекались чтением стишков, мы сдерживали шотландцев, чтобы они не прошлись по Англии, как серп по пшенице.

Кстати. Мужчины обожают разглагольствовать о войне, значит и ей нужно этому научиться.

— Зато вы и близко не видали французов.

— Не прикидывайся дурачком. Будто не знаешь, что, когда французы в прошлый раз ступили на английскую землю, то дверь им отворили шотландцы. — Он помрачнел. — Пока ты стоишь тут и трепещешь как баба, они разоряют наши края и поджигают наши посевы.

Как баба. Ее не так пугали шотландцы, как угроза разоблачения. Покрепче уперевшись ногами в землю, она выставила вперед кулаки.

— Слезай с лошади. Посмотрим, кто из нас баба.

Его лицо разгладилось. Он снова залился своим замечательным смехом и, нагнувшись, похлопал ее по плечу.

— Маленький Джон, вижу, жизни ты еще не нюхал, но сегодня, так и быть, я избавлю тебя от взбучки.

Она подавила вздох облегчения.

— Иди сюда. — Он протянул руку. — Забирайся на лошадь. До вечера будешь в Кембридже.

Она была уставшая, голодная, вся в поту и грязи… И тем не менее, пересилив себя, с независимым видом повела плечами. Принимать чужую помощь в ее представлении было не по-мужски.

— Так-то я сам могу о себе позаботиться.

В отличие от женщин. Женщины полностью зависели от мужчин и были обязаны этим высшим существам всем — вплоть до воздуха, которым дышали.

— Оно и видно, — хмыкнул Дункан, оглядев ее неопрятную фигурку. — Поехали. Только дурак отвергает руку помощи.

Он перекинул гиттерн со спины на грудь, и когда она поставила ногу в стремя, рывком притянул ее вверх и усадил позади себя. Лошадь, почувствовав второго седока, недовольно взбрыкнула и чуть не сбросила ее вниз.