— Надо думать, она прониклась? — спросила Дуся не без ехидства.
— Задним числом легко угадывать, Дусенька, — попрекнул Акимов. — В общем, да. Не прошло и полгода, как она стала моей любовницей.
— А как же жена?
— А жена ничего, — Акимов пожал плечами, — я жене о таких вещах не докладывал.
— Да уж… — Дуся задумалась. — Наверное, она все равно догадывалась.
— Еще бы, — жестко подтвердил Акимов. — Она у меня догадывалась обо всем.
Пусть знает, подумал он. Ты этого заслужил, дружок.
— За мной много такого, о чем стыдновато вспоминать, особенно по женской части, — добавил он. — Я только год назад, после отъезда жены понял, какое это было безумие — растрачивать любовь красивой, верной, исключительно порядочной женщины, какой была моя жена. А я ее всю растратил.
Дуся замешкалась с ответом, Таня кивнула и закурила. Алкогольный нагруз, подумал Акимов. Он сидел и смотрел в пустой бокал. Самое время предаваться печалям.
— А как же Ксюня? — спросила вдруг Дуся.
Ксюня, подумал он. Нет, не бывает таких Дусь. У них там в Москве совсем повылазило, должно быть, коли они не замечают таких реликтовых Дусь. Да и ты со своими слюнями…
— Ты хочешь спросить, как она решилась уехать без Ксюшки? — Он взглянул на Дусю, облитую розовым пламенем свечи, и постарался ответить по-честному, без надрыва: — Может, это звучит не очень выгодно для меня, но дело в том, Дусенька, что она меня — пожалела, да. Именно так. Притом это не окончательный вариант. Мы решили, что она должна сама адаптироваться в Израиле, а там — будем посмотреть… Я ведь никто, Дусенька, я нищий, мне приходится переводить дурацкие романы, чтобы прокормить Ксюшку, а одевать — одевать ее я уже не могу. Одевается она в то, что присылает ей мама.
— Это нормально, — успокоила его Таня. — Все так живут.
Парочка за соседним столом рассчиталась и встала.
— Вкусно кончить, — пожелала, протискиваясь между столиками, жемайтийка, протиснулась и пошла за кавалером на выход.
— Это как? — удивилась Таня.
— Это нормально, — успокоил Акимов. — Нормальная калька с литовского, провинциальный вариант «приятного аппетита».
Таня хихикнула. Официантка принесла и поставила перед Акимовым второй бокал.
Эх, Дуся-Дуся, подумал он, боюсь, я надеруся.
И в два глотка осушил полбокала.
— Между прочим, мы обещали Ксюшке присматривать за тобой, — напомнила Таня.
— За мной не надо присматривать, — заверил Акимов, надеясь, что это так. — А кстати, схожу-ка я позвоню.
Он позвонил домой, трубку сняла Илона. О Боже, — подумал он.
— Читаем Толкиена, — сообщила она. — Ложимся спать.
— Очень мило с твоей стороны, Илонка, — поблагодарил он, стараясь не поддаваться панике. — Прости подлеца.
— Nieko, nieko… Что-то ты разгулялся, Akimovas…
— Это… Ты не права. Сижу в «Стикляй», никого не трогаю.
— Даже так… — Он понял, что она прикуривает сигарету. — Понятно. Некрасивые, но богатенькие.
— Очень хорошие девочки, — запротестовал он для порядка.
Он услышал, как она затягивается, увидел ее спелые, красиво очерченные губы.
— Тебе Ксения передает привет и просит много не пить. Скажи, что ты нас любишь.
— Я только что об этом подумал.
Она еще раз затянулась, оценивая ответ, потом сказала:
— Пока, врунишка, — и положила трубку.
Вот так тебе, подумал Акимов, косясь на горделиво скучающего швейцара. Судя по частоте затяжек, в Илоне плескалось не менее пятисот граммов коньяка. И она запросто могла остаться спать в его комнате.
Отпрыгался, парень.
Не надо было о ней трепаться, подумал Акимов. Ты сам все это наколдовал, сам наболтал, трепло, и теперь у тебя ноль шансов. Ноль.
— Ну как? — спросила Дуся.
Он ответил, что все нормально.
— Там Илонка пришла, она и почитает, и уложит, так что можем сидеть, — сообщил он, играя беззаботного оболтуса.
— Ну, слава Богу, — сказала Дуся.
— Все — таки ты неплохо решаешь свои проблемы, — вставила Таня.
— Посмотрим-посмотрим, — пробормотал он. — Давайте в таком направлении и выпьем. Я предлагаю тост за Дусю — девушку моей мечты.
— Прекрасно, — сказала Таня. — За тебя, Дуська!
— За тебя, Дусенька. — Акимов отважно заглянул ей в глаза. — За девушку, которая мне очень понравилась.
— А что, бывают девушки, которые тебе не очень нравятся? — отхлебнув пива, спросила Дуся.
Таня прыснула, Акимов тоже едва не подавился.
— Да, — признался он озадаченно. — Бывают, да.
— А какие девушки тебе не нравятся, Акимов? — спросили девушки.
Он задумался.
— Наверное, такие, — он скорчил гримасу, — душевно черствые. У которых дырочки от гвоздя вместо глаз, а в дырочках щелкают арифмометры. За которыми идет великая сушь, потому что они все и вся выпивают до дна…
— У нас еще есть, — девушки показали бокалы, — мы поделимся с тобой, Акимов.
— Женщина должна аукаться на добро — так, наверное. И она не должна быть сухой изнутри, вот что я вам скажу. В нормальной женщине зло и добро увязают, как мухи в варенье, и от нее пахнет слезой, молоком, а еще нежностью, как от спелой груши. И формами она подобна груше, а не палочке от нее…
— Да ты консерватор, Акимов, — насмешливо удивилась Таня.
— А по-моему, демократ, — возразила Дуся. — Основные параметры заданы, и я бы не сказала, что жесткие… Как минимум треть женского населения в них укладывается.
— Вы обе мне льстите, — огрызнулся Акимов. — Я не консерватор, не демократ, меня лишили избирательных прав, поскольку я всегда голосовал «за», притом, к сожалению, чем угодно, только не руками. И теперь я просто зритель в вашем театре. Преданный, искушенный зритель с третьего яруса…
Официантка принесла еще три пива, прибрала за столом и унесла пустые бокалы. Из еды остались только сырные палочки и блины с икрой, которые все трое, как выяснилось, уплетали впервые в жизни и с большим удовольствием. Девушки розовели в пламени свечки, двоились и улыбались, язычок пламени мерцал в зрачках, порхал по губам, а в мочки ушей пламя стекало янтарными каплями, до которых, казалось, дотронешься, а они прольются. Пиво работало безотказно, доброе пиво, и не хотелось думать о доме, оккупированном Илоной, доме, где их разорвет на здешних и пришлых, будни и праздники, жизнь и мечту, — в свете пламени, на лету золотящем Дусин локон, все это казалось грубой, приблизительной, несправедливой неправдой, примитивности которой — Акимов чувствовал — нечего было противопоставить. «Ты сам во всем виноват, — говорил он себе, поражаясь изощренной мстительности судьбы: неправедность его отношений с Илоной настигла и ужалила в самый неподходящий момент. — Ты сам — источник своих страданий, так что люби их, как самого себя». Легкое отчаяние гуляло в нем как сто граммов водки, пропущенных поверх пива: коктейль чувств, ерш переживаний с мятным привкусом трогательной, прощальной нежности. Они хорошо сидели в пламенеющем круге света. В лодке, плывущей по темным водам времени, монотонно хлюпающего в днище, с искорками мальков-секунд и минут-рыбешек, с подводными созвездиями часов.
— Поделимся? — предложила Таня, указывая на полный Дусин бокал.
— Допивайте, — разрешила Дуся. — Я, кажется, накушалась вашим пивом. Оно сытное, как еда.
Таня по-честному поделилась с Акимовым и приподняла бокал.
— Вкусно кончить, — напомнила Дуся под руку, Таня вздрогнула и едва не выплеснула пиво на стол.
— Новый тост родился!
— Да ну его, — сказал Акимов. — Оставьте местечковым барышням. У меня другой тост.
— Хорошо, — согласилась Таня, — говори свой тост. А этот мы увезем в Москву. Заверните, пожалуйста.
— Один мой приятель… — начал Акимов, когда девушки соизволили успокоиться. — Это любимый тост моего приятеля, замечательного умницы, подававшего большие надежды как поэт еще в те годы, когда все мы были слепоглухонемыми кутятами. Он говорил его в начале крутого, долгоиграющего загула, когда стол еще не заляпан и сверкают ряды бутылок, нарядные, как шеренги кавалергардов перед атакой — хорошо говорю, а? — и народ за столом еще свеж, но уже ангажирован. Говорил после второго, примерно так, бокала шампанского — за минуту до коньяка, за двадцать до водки, за десять часов до похмельных молоточков в мозгу. Не разбег, не полет занимали его, а именно момент отрыва от взлетно-посадочной полосы — очень тонкий, надо сказать, момент: не гульба-пальба, а скольжение в нее и взлет, радикальный отрыв от предшествующих застолью обстоятельств — вот оно, самое восхитительное мгновенье праздника.