Что же касается Петра Васильевича Катаева, то не каждый решился бы пригласить на работу в учебное заведение в качестве педагога человека, имеющего репутацию опасного вольнодумца. Файг это сделал, сказав: «Вы будете знаменем нашего училища».

Из училища Файга вышло в люди много юношей из семей с не самым большим достатком. Так получил высшее образование старший брат Утесова Михаил: он учился у Файга, а потом сдал экстерном университетские государственные экзамены.

В училище Файга был свой симфонический оркестр, оркестр щипковых инструментов, хор в шестьдесят человек, драматический кружок. Юный Леня Вайсбейн играл в симфоническом оркестре на скрипке, в щипковом оркестре – на пикколо-балалайке, а в хоре был солистом. На ученических балах он выступал почти во всех номерах, поскольку был участником всех имеющихся в училище кружков!

На балы учащиеся училища Файга приходили в своей парадной форме, которая вызывала зависть даже у гвардейских офицеров: длинный, до колен, однобортный, подбитый белой шелковой подкладкой сюртук черного цвета с красной выпушкой и шитым золотом воротником, золотые обшлага и такие же пуговицы. Когда в Одессу приезжал царь, то файгистов ставили в первые ряды встречающих. На таких балах Леня Вайсбейн был весьма заметным человеком, поскольку он пел, играл и читал Гоголя.

За десять лет существования училища Файга из него никогда никого не исключали. И вдруг… «За всю историю училища исключили только одного ученика – меня», – писал Утесов. И не за то, что он, как никто другой, мог доводить учителей до белого каления, веселя товарищей, и не потому, что в книжке отметок наряду с четверками и пятерками по наукам у него неизменно стояла тройка по поведению, и даже не за бесчисленные проделки, о которых долго вспоминали. «Прощальным бенефисом» Лени Вайсбейна была месть преподавателю Закона Божьего. На одном из уроков, желая разогнать скуку от библейских легенд, навеянную монотонным изложением учителя, Леонид стал рассказывать одноклассникам смешные истории. Преподаватель подошел и больно дернул мальчишку за ухо. «Перемигнувшись с товарищами, поворотом рычажка я опустил шторы в нашем кабинете… А когда в классе снова стало светло – учитель и его костюм были раскрашены под гравюру – в белый и черный цвета – цвета мела и чернил», – честно признавался Утесов.

День этот стал последним в ученической карьере Лени Вайсбейна – он получил «волчий билет», то есть был исключен без права поступления в другие учебные заведения. В итоге его образование так и ограничилось шестью классами училища Файга.

Но мог ли Утесов тратить время на изучение математики, латыни, географии, когда с раннего детства в душу его вселилась неистребимая страсть к музыке? Музыка была его стихией. В певучей Одессе музыка звучала со всех сторон. В центре города на круглой террасе играл духовой оркестр, справа от открытого ресторана гостиницы «Лондонская» неслись звуки итальянского оркестра, слева – румынского. Если подниматься в сторону Дерибасовской улицы, то слева было кафе «Пале-Рояль», справа – Робина, чуть дальше – Фанкони – и везде звучала музыка! Каждый вечер можно было слушать неаполитанские, русские, украинские, еврейские, греческие, армянские песни, ведь Одесса была большим портовым городом, где жили и куда приезжали люди самых разных национальностей.

Кроме музыки, юноша занимался спортом – футболом, гимнастикой, а также необыкновенно популярной в те времена французской борьбой. В этом виде спорта Леонид сумел достичь наибольших успехов, он даже участвовал в чемпионатах французской борьбы. Утесов так вспоминал об этом: «Увлечение борьбой было невероятное – такое же, как сейчас футболом. И в Петербурге, и в Москве, и в Одессе, и в Киеве, и на никому не известной станции Бирзула проходили чемпионаты борьбы, причем всегда объявлялось, что это – на звание чемпиона мира! Конечно, это было смешно, но среди многих чемпионов мира были действительно замечательные борцы – Поддубный, Заикин, Вахтуров, Шемякин, Лурих…»

В эти же юные годы Леня впервые увидел спектакль, поставленный в настоящем театре. Он получил приглашение от юной артистки, которой в этот вечер предстояло первый раз в жизни выйти на сцену. По воспоминаниям Леонида Осиповича, было это так: «…У одного из своих товарищей по школе я встретился с четырнадцатилетней девушкой. Из разговора я узнал, что она ученица драматической школы и через несколько дней начнет выступать в драматической труппе в саду «Трезвость», расположенном у Чумной горы. Актриса в четырнадцать лет! Я был в восторге и тут же влюбился. «Приходите вечером в сад, – сказала она, – и подождите у ворот, я вынесу вам контрамарку. Меня зовут Клава». Весь день я думал о ней: «Я знаком и ухаживаю за актрисой, которая сама предлагает мне контрамарку, вот это счастье!» Вечером я получил контрамарку и важно уселся в третьем ряду. Мне казалось, что все смотрят на меня, понимая, что такому юноше, как я, только актер или актриса могли дать контрамарку.

Шла пьеса «Ограбленная почта». Клава играла мальчика, она должна была спросить: «Какого вина вы хотите?» – но так как Клава жила на окраине города, где говорят иначе, то она произнесла: «Какого вина вы хочете?» В зале рассмеялись».

Взволнованный поклонник Леонид пробрался за кулисы, чтобы подбодрить молодую актрису, похвалить ее. Она же стояла смущенная, а актеры, проходя, шутливо спрашивали, заглядывая ей в глаза: «Какого вина хочете, Клавочка?»

Это была Клавдия Новикова, ставшая впоследствии знаменитой артисткой оперетты, блиставшей на лучших театральных сценах России.

Привлекал Утесова и своеобразный эстрадный конвейер в саду «Общества трезвости» – открытая эстрадная площадка. Ею заведовал некий господин Борисов, высокого роста человек с бегающими глазами. Говорил он окая и отчаянно картавя. Борисов был одновременно и артистом, и администратором. Не только он, но и вся его семья выступала на эстраде. «Зачем мне программа? Я сам программа», – говорил Борисов. «Один?». – «Зачем один? Я – куплеты. Я и жена – дуэт. Дочка Софочка – чечетка. И младшенькая Манечка – вундеркинд цыганских романсов».

Чтобы получить у Борисова дебют, надо было прийти к нему и сказать: «Господин Борисов, я хочу сегодня выступить в программе». Вопрос решался молниеносно: «Пожалуйста.

Дирекцион (ноты) у тебя есть? Миша! А ну, порепетируй с этим пацаном. Вечером он пойдет четвертым номером». И вечером четвертый номер уже развлекал публику. Если то, что он делал, нравилось, его вызывали на бис: «Да-а-а-вай!». Если не нравилось, кричали: «В бу-у-у-удку!»

Известно, что если одесситу сказать, что Одесса – это маленький Париж, то он возмутится: «Одесса – маленький Париж? Париж должен у Одессы ботинки чистить! Одесса – это О-дес-са, и за весь Париж я не отдам даже один наш Городской театр». И это не случайно, потому что Одесский театр действительно великолепен! Утесов писал: «Вы можете смотреть на него снаружи – и это уже удовольствие. Что же касается «внутри», то здесь столько прекрасного, что словами не выразить. Опера! И какая! Итальянская! Одесситы воспитаны на итальянской опере. Они знают многие оперы наизусть. В театре люди сидят с клавирами и даже с партитурами. Они следят за всем – за оркестром и за певцами. Их не обманешь. Они трепетно ждут тенорового «до», баритонального «соль». Они настоящие ценители музыки. “Если певец прошел в Одессе, – гордо заявляют одесситы, – он может ехать куда угодно”».

Нельзя жить в Одессе и не любить оперу. В театральном переулке можно было слышать, как распеваются оперные артисты: из открытых окон постоянно лились звуки из «Травиаты», «Кармен», «Риголетто».

Но не оперой единой жила Одесса. Был еще цирк. Подобно тому, как сейчас увлекаются футболом, тогда была популярна французская борьба. Для разжигания дополнительного ажиотажа хозяева цирка использовали мальчишек, которые распространяли удивительные небылицы и всякие будоражащие фантастические слухи о «черных масках» и борцах под инициалами. В этой ситуации Леня Вайсбейн проявлял незаурядные актерские способности. Перед наивной публикой разыгрывалась, например, такая сцена. На арену выходил человек в поддевке и, обращаясь к арбитру Ярославцеву, грозился положить на обе лопатки всех участников чемпионата. Ярославцев спрашивал, кто он такой. Человек в поддевке громко отвечал: «Кондуктор из одесского депа». Все зрители требовали немедленной схватки. Ярославцев притормаживал события и объявлял, что сегодня схватка состояться не может, но вот завтра против Кондуктора выступит немецкий борец Шнейдер. Когда новоиспеченный Кондуктор выходил из цирка, его окружала толпа. Вот тут и начиналась роль Лени Вайсбейна. «Ваня, – говорил он с типичным молдавским акцентом, – ребята ждут тебя в депе. Идем, я покажу тебе пару приемов. Бра руле и тур де бра. Ну и парад против обратного пояса. И ты их всех перешлепаешь, как мешки». И они величественно удалялись. Кондуктор же был не кто иной, как известнейший в то время борец Иван Чуфистов.