– Полк, правое плечо вперед! – командует Мишка.

– Полк, правое плечо вперед! – повторяет Гундосый и для ясности правой рукой делает округлый жест влево.

Одесситы смотрят, смеются:

– Ну и комедия!»

Гражданская война завершалась, начался нэп, и вечно торгующей Одессе он как никакому другому городу пошел на пользу. Магазины быстро заполнились товарами, новое дыхание получила культурная жизнь, чуть ли не ежедневно открывались новые иллюзионы, а с ними и традиционные дивертисменты. В кинотеатре на Дерибасовской, который до революции назывался «Кино Уточкина», антрепренер Шашников открыл концертный зал. В нем, как и в других кинотеатрах, выступали очень непохожие друг на друга одесские эстрадники, поэтому город стали называть «фабрикой эстрады».

На одесской эстраде блистали Анна Рассказова, Цезарь Коррадо, Владимир Милич, Федор Бояров. Особенно много было талантливых куплетистов, среди которых особым успехом пользовался Эмиль Кемпер. Он пародировал исполнителей танцев: танго, цыганскую венгерку, даже «умирающего лебедя», при этом сопровождая свои пародии исполнением куплетов на злобу дня.

Перед публикой выступали не только местные эстрадники: из Москвы и Петрограда в Одессу приезжали выдающиеся актеры разных жанров – Смирнов-Сокольский, Менделевич и другие. Но одесситы спокойно выдерживали это соперничество, потому что уже в те годы Одесса имела не только талантливых актеров, но и талантливых писателей-сатириков.

Казалось, что для Утесова в Одессе настало звездное время. Но неожиданно все в его жизни изменилось. Именно в то время – осенью 1920 года – Игорь Нежный сказал Леониду Осиповичу: «Ледя, может, тебе это покажется смешным, но, поверь мне, после нашего турне в агитпоезде нам в Одессе делать нечего». Утесов задумался, вспомнив неудавшиеся первые гастроли в Москве, и все же решился: «Давай попробуем на время. Одесса нам простит такую измену».

Поездка получилась непростой. «Теперь, когда можно облететь вокруг земного шара за какой-нибудь час с лишним, представить себе, как можно ехать из Одессы в Москву две недели, конечно, трудно. Но мы ехали, – вспоминал Утесов. – Какие могут быть претензии к расписанию поездов, к железнодорожной точности! Все это мелочи. Главное – влезть в вагон. Мы с Игорем влезли. В купе набилось народу видимо-невидимо, словно всем в одну и ту же минуту приспичило куда-то ехать. Мешочники и спекулянты лезли уверенно, опытно и ни с кем не церемонились. Они забивали своими тюками все пространство купе, ставили их не только что на ноги, но и на головы – не на свои, конечно. Было не продохнуть. Увещевательных слов и просьб они не понимали. И тогда мы с Игорем, перемигнувшись, взялись разыгрывать комедию. Я вдруг начал подергиваться, а потом с искаженным лицом и безумными глазами пристально разглядывал соседей и тянулся пальцами к их лицам. А Нежный за моей спиной, вертя пальцем у лба, давал всем понять, что везет сумасшедшего. Когда я замечал, что кто-нибудь начинал стоя дремать – упасть ведь в такой давке было невозможно, – я диким голосом выкрикивал: «Ой, чудо!» – и все вздрагивали. После нескольких таких «чудес» наиболее слабонервные уходили из купе, освобождая жизненное пространство. Наконец мы с Нежным остались вдвоем. А ночью, когда и я засыпал, он время от времени дергал меня за ногу, чтобы я снова выкрикивал свое заклинание – для профилактики, так сказать. «Чудом» мы и добрались до Киева».

Киев жил так же, как Одесса, – тяжело и голодно. Задерживаться в нем не было смысла. До столицы добирались так долго, что потеряли счет дням.

Когда Утесов вышел в Москве из здания Киевского вокзала, ему показалось, что он приехал совсем в другой город – не в тот, где выступал несколько лет назад. Друзей встретила заснеженная, холодная, голодная Москва января двадцать первого года. Худые люди тянули деревянные саночки, на которых лежала какая-то скудная кладь: пара поленьев, мешок с какой-то рухлядью, иногда краюха хлеба, завернутая в тряпицу. «Боже мой, нынешние молодые люди! – восклицал Утесов. – Если бы вы все это видели, если бы вы смогли почувствовать все, что чувствовали тогда мы, может быть, вы сумели бы по-настоящему оценить те перемены, те великие свершения, которые произошли в нашей стране! Сравнение не доказательство, но убедительный аргумент. И я был совсем не похож на себя сегодняшнего – худ, мускулист, голоден, безмерно оптимистичен и весел. Ни голод, ни холод не могли испортить моего настроения».

Прямо с вокзала отправились к Никитским воротам, в театр, который назывался «Теревсат» – «Театр революционной сатиры». Он помещался в нынешнем здании Театра имени Маяковского. В этом театре работал режиссер Давид Гутман.

«Теревсат» был создан в Витебске в начале 1919 года, первый его спектакль состоялся 7 февраля. У истоков театра стояли режиссеры М. Разумный и Д. Гутман, среди актеров были А. Дорошевич и Л. Прозоровский, декорации рисовали знаменитые впоследствии Марк Шагал и Казимир Малевич. Но уже в конце 1919 года стало ясно, что в провинциальном Витебске театру места нет, и летом следующего года теревсатовцы перебрались в Москву.

Первые спектакли были составлены из отдельных номеров, включавших в себя куплеты, миниатюры, частушки «на злобу дня». Для «Теревсата» В. Маяковский написал стихи «Про попов», В. Шишков – пьесу «Мужичок», куплеты и частушки сочиняли Н. Адуев, А. Арго, миниатюры – Лев Никулин и сам Давид Гутман.

Вскоре от небольших агитационно-сатирических миниатюр театр перешел к более серьезному репертуару: был поставлен спектакль по книге Этель Лилиан Войнич «Овод». Это предопределило дальнейшую судьбу московского «Теревсата», ставшего вскоре Театром Революции.

Переезд «Теревсата» в Москву не был случайным, хотя многие члены труппы мечтали о Петрограде. Дело в том, что до Витебска дошли слухи о том, что в Северной столице уже есть театры политической сатиры – «Вольная комедия» и «Народная комедия», в создании которых участвовали актеры М. Андреева, Н. Монахов, К. Марджанишвили, В. Юренева, режиссер С. Радлов, композитор Ю. Шапорин. Создателям витебского «Теревсата» стало ясно, что такая конкуренция им не под силу. Впрочем, и в Москве в ту пору было немало театров, но все они работали в привычных формах, а витебский «Теревсат» намеревался создать нечто совсем новое. И на первых порах достиг своей цели.

Почему Утесов выбрал именно «Теревсат»? Дело в том, что в поезде он вспомнил человека, о котором был наслышан еще в пору своих гастролей в Театре миниатюр Струйского. Фамилия его была Гутман – «Хороший человек», имя – Давид. Леонид Осипович хотел с ним познакомиться еще в 1917 году, но не получилось.

Почему-то Утесов был уверен, что этот человек сыграет решающую роль в его судьбе. Войдя в театр, он спросил у первого встречного, как найти Давида Григорьевича. Вскоре Утесов и Нежный оказались в кабинете Гутмана. Улыбчивый хозяин с любопытством рассматривал посетителей. Вот рассказ Утесова об этой встрече: «Я знал о Гутмане, но не знал самого Гутмана. Меня встретил невысокий человек с несколько сгорбленной фигурой. Глаза его светились юмором. И мне очень понравились эти ироничные глаза.

– Вам нужны актеры? – спросил я его.

Он ответил:

– У нас их четыреста пятьдесят, а если будет еще один – какая разница.

– Так этот четыреста пятьдесят первый буду я.

– Кто вы и откуда?

– Я Утесов, и я из Одессы.

– Что такое Утесов, я не знаю, но Одесса меня устраивает.

– А жить у вас есть где?

– У меня есть.

– А у меня что будет?

– А у меня будете вы.

И я поселился у Гутмана».

Давид Григорьевич Гутман родился в 1884 году в Вятке и был послан родителями на учебу в Дрезден, где окончил политехнический институт. Но тяга к искусству и к театру победила в нем инженера. Гутман начал гастролировать, был помощником режиссера, а затем режиссером в театре Нижнего Новгорода, позже работал в Харькове, Смоленске, Казани, Москве, ставил номера на эстраде, в цирке. Его искусство было замечено многими. Поэт Сергей Городецкий написал о нем Александру Блоку, который дал согласие на постановку своей «Незнакомки» в Харьковском театре миниатюр, где в ту работал Давид Гутман.