Ребята задержались в одной из верхних галерей. Костя отыскал баночку с нефтью и паклю, оставленные им здесь недели три назад, и зажег факел. Коля и Саня, разбросав кучу камней, волокли ящик с гранатами, патронами, завернутые в ветошь револьвер, винтовки и два автомата.

Оружие, подобранное ими за городом, в окопах, было спрятано здесь еще год назад.

— Эх, не дожили до этого дня Саша и все наши ребята, — вздохнул Коля, засовывая в мешок гранаты. — А то бы целым отрядом ударили с тыла и очистили город. А что мы втроем?

— Мы и втроем на что-нибудь сгодимся, — возразил Саня, доставая из-под камней два футляра с биноклями.

— Втроем не попрешь против пулеметов и пушек.

— Будет тебе вздыхать, — вмешался в разговор Костя. — Прихвати лучше автоматы. Сгодятся.

После, тишины подземелья стрельба казалась еще оглушительней. За панорамой и на Куликовом поле ухали вражеские пушки, выплевывая шматки пламени. Над Сапун-горой стояло зарево, заливая багровым светом холмистые дали. Где-то за сопками татакали пулеметы.

Остаток ночи ребята провели в убежище на Лагерной. Николай Андреевич с женой и Шуриком лежали на матрацах. Саня и Костя пристроились с Колей на полу, на подстилке из рядна. Никто не спал. До сна ли в штурмовую ночь? Костя слышал, как тяжело вздыхала, поминая святых, Колина мать, как Саня ворочался и дважды выходил из убежища, а когда забрезжило, взял автомат, бинокль и ушел к себе на Чапаевскую. Только перед рассветом Костя забылся в тревожной дреме.

Гром канонады разбудил его. В распахнутую дверь смотрело розовое утро. Наступил третий день штурма.

Костя вскочил. Вытащил из кармана куртки расческу, взъерошил ежик на голове и пошел в дом.

В комнате было людно. Прибежал сияющий Петька и сообщил, что «наши штурмуют на Сапуне последние окопы и доты». Эту новость он выудил у раненого солдата, который забрел во двор напиться. Вслед за Петькой к Михеевым ввалились Колины двоюродные братья. Старший — Леонид Стеценко, тридцатилетний кряжистый мужчина, пришел из города с женой и грудным ребенком; младший же, Ваня, Колин ровесник, прибежал с Корабельной. Оба взволнованно рассказывали, что жители прячутся в развалинах, спасаясь от облав и эвакуации. Немногим посчастливилось пробраться сюда, к вокзалу, где жандармы и эсэсовцы, боясь разрывов снарядов, не появляются.

— Народ разъярился. Дай оружие — все, как один, поднимутся! — горячо воскликнул Ваня. — Я бы первый пошел в бой.

Коля переглянулся с Костей и задиристо бросил:

— Тебе дай. А ты небось и стрелять-то не умеешь?

— Это я-то? — Ваня вспыхнул. — Я в школе первый снайпер был.

— Дай новобранцу что-нибудь из твоих запасов, — Костя подмигнул Коле.

— Может, и для меня найдется? — спросил Леонид, с интересом слушавший их разговор.

— Найдем! — пообещал Коля. — Пошли со мной.

Братья вышли. Петька побежал домой на Лабораторную.

Костя пошел было к двери, но в это время раздался оглушительный грохот разрывов, и он подошел к окну.

Вдали, за Зеленой горкой, были видны частые вспышки пламени и поднимались черные клубы земли и дыма. Огневой вал сплошной стеной двигался из степи к окраинам города, сметая все на пути. Он подкатывался все ближе и ближе, но вдруг остановился. Огневая стена погасла. Костя силился понять, что происходит.

Громко стукнула дверь, и в комнату вихрем ворвался Саня.

— Наши Сапун взяли! Ура-а! — гаркнул он. — Чего глаза пялишь? Не веришь? Право слово, взяли. Бежим ко мне — от нас видней, да и ловчей будет по фашистам вдарить.

— Погоди, хлопцы, и я с вами, — сказал Николай Андреевич, вытаскивая из-под подушки револьвер.

Из двора Сани открывался широкий обзор юго-восточных окраин города и холмистых далей, густо усеянных темными пятнами свежих снарядных воронок. Над Сапун-горой стояла тишина. Только в небе еще висело желто-серое облако дыма и пыли.

В бинокль Костя увидел, как мечутся меж воронок вражеские солдаты, врассыпную бегут к лощинам и по ним грязно-зелеными ручьями текут к слободкам. У вокзала образовалась пробка. Грузовые, санитарные машины, бронетранспортеры, тягачи с пушками и подводы заполнили прилегающие улицы и площадь. Толпы солдат просачивались между ними на Портовую, откуда начинался единственный проезжий путь в город. Другой людской поток скатывался с холмов в Лагерную балку и через Куликово поле устремлялся за город.

С Северной стороны, в Инкермане и под Балаклавой ударили пушки. Снаряды начали рваться на станции. Дальнобойные со зловещим шелестом проносились над панорамой и накрывали беглецов уже за городом.

Костя навел бинокль и ясно различил серые цепи стрелков. Одни из них окружали группы отставших гитлеровцев, другие преследовали бегущих.

— Братва, так это ж наши! — вскрикнул он.

— То не они. Не видишь, у них погоны! — возразил Коля, смотревший в другой бинокль. — Погляди-ка, батя, — он передал бинокль отцу.

— По всему видать, наши, — подтвердил Николай Андреевич. — Вишь, и красное знамя над высотой.

— Слушай, Матрос, пора и нам действовать, а то опоздаем — заторопил Саня.

— Ты что, не видишь? — Костя указал на тропу, которая с Портовой улицы вела к стене Исторического бульвара. По тропе поднимались эсэсовцы; те, что шли позади, тащили на руках станковый пулемет.

— Нас семеро, а их целый взвод, да еще с пулеметом, — понизив голос, сказал Коля. — Они ж нас, как бакланов, перещелкают.

— Вы оставайтесь тут, а мы с Ваней разведаем, — сказал Костя.

Минут через пять Костя и Ваня залегли в кустах дерезы возле рощи, обступившей панораму. Пахло свежестью молодой весенней травки и веяло ароматами иудина дерева и персидской сирени.

С высоты склона Костя видел, как эсэсовцы, не дойдя до грибка-беседки, залегли в развалинах стены бульвара. Чуть дальше, за грибком, копошились три артиллериста. Неделю назад сняли с грибка зенитный пулемет и установили полевую батарею. Из четырех пушек две, скособочившись, задрали вверх свои разорванные хоботы. Зенитки стояли выше, возле панорамы, и могли прямой наводкой бить по Воронцовой, Зеленой и Морозовой горкам.

— Смотри, где бандюги залегли. Над самым вокзалом, — возмущенно прошептал Ваня.

Костя сразу понял, почему эсэсовцы заняли позицию на отвесной скале, — отсюда можно просматривать и простреливать всю котловину станции, все дороги и тропы, ведущие к ней с Корабельной стороны и Зеленой горки. Эта кучка эсэсовцев могла отрезать путь в город и задержать наступление. Здесь, на Четвертом бастионе, фашисты воздвигли свой последний оборонительный редут. Здесь, где его изумленному детскому взору впервые в розовом цветении весны предстала жизнь; где на усеянных ракушками дорожках он ползал и учился ходить; где в джунглях цепкой дерезы он прятался, играя в «белых» и «красных»; где тропками через редуты с ватагой мальчишек спускался к Южной бухте купаться, много лет бегал в школу, а потом ходил на работу. Этот седой бастион был для него олицетворением Родины. И вот теперь Четвертый бастион встанет на пути тех, кто пришел освобождать его родной город. Нет! Этому не бывать!

Костя велел Ване с винтовкой переползти и спрятаться в воронке от бомбы, которая виднелась у беседки грибка.

— Ты, Ваня, возьмешь на мушку тех артиллеристов.

Возвращаясь, Костя задержался около пролома в стене бульвара. Далеко в степи из-за высотки выползли танки, развернулись веером и помчались к окраинам города, обгоняя красноармейские цепи и вражеских солдат. Один из танков выскочил из-за вершины Зеленой горки и, поводя хоботом, остановился на плато, нависшем над слободкой. Казалось, будто он к чему-то прислушивался, что-то высматривал. С брони спрыгнули бойцы и, рассыпавшись цепью, приближались к домам.

На грибке ударили пушки и истерическим лаем залился эсэсовский пулемет. Две дымные вспышки разрывов появились за цепью бойцов. Танк чуть приподнял хобот и сделал несколько выстрелов. На грибке взметнулись фонтаны камней и земли. Когда рассеялся дымный смрад, Костя увидел, что ближняя пушка повалилась набок. Другая продолжала стрелять. Захлопали зенитки, ведя беглый огонь по Зеленой горке.