Казалось, косогор сдвинулся с места и с грохотом разлетается на части. Осколки с визгом проносились над головой и со скрежетом врезались в каменную стену бульвара.

Несколько секунд устрашающей тишины, и снова ахнуло, зашевелилась земля.

— Это вам, гадам, за наших!.. — злорадно крикнул Костя, вставая.

Внизу клубились облака черного дыма, на путях все горело, рвалось и трещало. Под откосами валялись разбитые и опрокинутые вагоны разорванного на части состава, над ними, словно змеи, извивались рельсы. На главном пути несколько вагонов взгромоздились друг на друга, образовав грандиозный пылающий факел. Человеческие фигурки копошились под ними, пачками вываливались из них, метались по путям в дымящейся одежде, бросались в воду. Многие бежали вверх, к флотскому экипажу. Офицеры стреляли по беглецам из револьверов, пытаясь остановить их.

— Гляди, как драпают! — ликовал Саня.

Ребята забыли о том, что стоят на косогоре, освещенные ярким светом «лампады». Над их головами вдруг взвизгнули пули и впились в стену.

— Полундра! Ложись! — крикнул Костя.

Ребята бросились на землю и поползли меж камней за стену…

Ни один поезд в эту ночь не ушел со станции.

Костя и Саня спали с Колей в его убежище. Утром их растолкал Николай Андреевич.

— Ну, хлопцы, что делается в городе — не передать! — рассказывал он. — Фрицы удирают в Стрелецкую. В центр жандармы никого не пускают. Пристань тоже оцеплена. Говорят, наши прорвали Перекоп…

— Перекоп взят?! — Костя вскочил с матраца. — Братва, живей вставай!

Минут через пять Саня спускался уже с горы на станцию, к угольному складу, а Костя с Колей затерялись в толпе, которая скопилась на берегу Южной бухты. Здесь собрались рабочие, которых жандармы не пропускали в город и в порт, несколько женщин с привокзальных улиц и буйная орава быстроногих портовых мальчишек. Среди них, конечно, был Петька.

Машины запрудили Корабельный спуск, Лабораторную, вокзальную площадь, Портовую улицу. В несколько рядов стояли они в ожидании, когда удастся прорваться в город.

— Вот дали напиться так дали! — Петька толкнул локтем Костю и скосил глаза на пристань.

У причалов, накренившись и осев от пробоин, стояли поврежденные транспорты. На воде плавали ящики, бочки, офицерские и солдатские фуражки, доски. Напротив пристани, у стены Корабельного спуска, все железнодорожные пути были загромождены скелетами дымящихся вагонов. По путям сновали солдаты санитарной команды, собирая обгоревшие трупы эсэсовцев.

С вершины горы длинной ломаной цепью спускались вооруженные эсэсовцы, окружая косогор. Коля переглянулся с Костей, ни к кому не обращаясь, спросил:

— Чего это они там ищут?

— Вчерашний день, — пробасил позади рабочий.

— Ищут тех, кто ночью порезал все провода, — уточнил один из мальчишек.

— А правители города уже задали стрекача, — послышался тот же бас. — Новый городской голова и полицмейстер первыми на пароход сиганули. А теперь, вишь, канцелярии жгут.

Снизу хорошо были видны костры, полыхавшие на горе перед зданием полицейской управы, во дворах комендатуры и СД. Ветер взметал бумажный пепел, который, кружа, носился в воздухе и черными хлопьями осыпал развалины домов и синюю гладь бухты.

— А энти тоже драпают? — веснушчатый паренек кивнул на запрудившие площадь машины.

— Сам не видишь? — спросил бас.

— А сколько их там за городом — тьма-тьмущая! — сообщил Петька. — Я на горку взбирался, смотрел. Машины стоят аж до Мекензиевых гор.

Петька не врал. За ночь на Симферопольском и Ялтинском шоссе скопились тысячи автомашин, а с рассветом они неудержимым потоком с двух сторон хлынули в город, забили все улицы. Машины были переполнены ранеными, удиравшими интендантами, чиновниками, гестаповцами и полицаями. Все спешили проскочить через узкую горловину Херсонесского моста к Стрелецкой, Камышовой и Казачьей бухтам, где стояли транспорты и самоходные баржи. У моста образовалась грандиозная пробка.

На берегу появился Саня и, разыскав Костю, Колю и Петьку, поманил их. От моториста дрезины, только что прибывшей из Бахчисарая с железнодорожным начальством, он узнал, что советские войска вчера утром освободили Джанкой, а ночью танкисты ворвались на окраины Симферополя.

— Надо народ оповестить! — сказал Костя.

Саня достал из кармана несколько кусков мела и древесного угля.

— Сегодня же испишем все заборы, стены и мостовые, — подмигнул он.

— Зачем? — воскликнул Петька. — Я шепну своим пацанам, а через час уже все будут знать и на Корабелке, и на Воронцовой, и на Зеленой горке.

— Возьми, возьми уголька. Пригодится, — вставил Коля. — Пусть и фашисты почитают.

Две следующие ночи ребята, как и все севастопольцы, не смыкали глаз. Жители города и слободок вылезали из убежищ, подвалов и часами стояли под звездами, с восторгом слушая гул канонады, которая придвигалась все ближе и вскоре стала явственно доноситься из Качинской долины.

Но многим из тех, кто в эти ночи с радостью ловил гул приближающейся битвы, не суждено было дождаться избавителей. Начались массовые облавы, сперва в центре города, затем на окраинах. Жандармы врывались в дома и убежища, давали двадцать минут на сборы и гнали толпы людей на городскую пристань, в Стрелецкую и Камышовую бухты. В каютах и трюмах пароходов и самоходных барж прятались фашистские солдаты и офицеры, а на палубах под присмотром автоматчиков размещали русских женщин с детьми, которым было приказано в случае появления советских самолетов размахивать руками и платками.

Когда облавы приблизились к Лагерной балке, Костя велел Толику бежать на Лабораторную и скрыться в доме у дяди, а сам с Колей и Саней спрятался в развалинах.

II

Первые дни мая. Дни благоуханного цветения. Самая яркая, пышная пора черноморской весны. Лилово-багряными соцветиями облиты стволы и ветви иудина дерева, облаком бледно-розовых лепестков окутаны рощи у панорамы, в садах цветет персидская сирень. Все буйно цветет и радостно.

И хотя земля поминутно вздрагивает и стонет от взрывов и волны колеблющегося воздуха осыпают землю белым и розовым дождем преждевременно умерших лепестков, жизнь берет свое.

Жители Лагерной, Чапаевки, Зеленой горки, Корабельной и других слободок, невзирая на разрывы снарядов, выходят из своих, убежищ, развешивают выстиранное белье, ставят на дымящиеся камельки жидкую просяную баланду и жадно смотрят на восток, откуда вот уже вторые сутки доносится неистовый грохот сражения. Там, над Сапун-горой, блещут молнии, вздымаются фонтаны земли и камней, а желто-сизые облака дыма и пыли так плотно окутывают небосклон, что солнце висит в небе тусклым пятачком.

С той минуты, как по всему фронту, от Бельбека до Балаклавы, гром пушек возвестил начало штурма Севастополя, Саня, Костя и Коля не расставались. День они проводили у Михеевых. Часами стояли возле убежища, не спуская глаз с небосклона, где извергался огнедышащий вулкан битвы.

С наступлением же темноты они устраивали вылазки на Куликово поле, Исторический бульвар или Балаклавское шоссе, резали провода, обрывая связь немецких штабов с батареями и передним краем на Сапун-горе и в Золотой балке.

Сегодня ночью, возвращаясь с очередной вылазки, друзья зашли в пещеру возле Костомаровской батареи и по лестнице, сохранившейся в колодце, спустились в подземелье.

Это было не обычное подземелье, а целый подземный» город. Почти сто лет назад русские солдаты, руководимые военными инженером Тотлебеном, возвели Четвертый бастион и пробили в каменном чреве горы множество галерей для подземной контрминной войны. Галереи укрывали их от огня, были местом хранения продовольствия и боеприпасов. В некоторых сохранились колодцы с хорошей питьевой водой. Но попадались и другие колодцы — сухие, через которые можно было опуститься в глубокие штольни, откуда тянутся длинные подземные ходы в сторону Малахова кургана, Херсонеса и Максимовой дачи.