— Что он достал?

— Направление. Завтра пойдем наниматься на пристань, а Саня — на станцию.

— Мы? Наниматься?

— Известно, мы. А кто же, Пушкин? Вместе с твоим батей будем ворочать грузы.

Коля взял из рук товарища бумажку, прочел ее.

— Постой, как же так? Мы, комсомольцы, и вдруг пойдем внаймы к фашистам?

— А вот так и пойдем. Нам дано задание следить за морским транспортом и докладывать, какие прибывают грузы. А Саньке Калганову — когда и что отправляют на фронт поездами.

Коля удивленно уставился на товарища.

— Сколько месяцев прятались, а теперь попремся: «Пожалуйста, возьмите нас, с голоду подыхаем». А они злорадствовать будут: дескать, сломили нас. Ты хочешь, чтобы я приспосабливался, как те, что пошли в полицаи?

— Если надо… если скажут идти в полицаи, то и в полицаи пойдешь!

— А я вот не хочу! Не хочу, и все!

— Ну и чудак же ты! Никогда сразу ничего не поймешь. Тебе нужно разжевать и в рот положить.

— Чего злишься? Шибко умный стал! — буркнул Коля. — Ты связной, целыми днями сидишь у Саши, все знаешь, вот и объясни: зачем нам наниматься к фашистам? Вот я, к примеру. Мне и так известно, какие грузы доставляет транспорт. Я с берега вижу. И через отца что надо узнаю и доложу.

Костя действительно злился, злился больше на себя, чем на Колю. Такие же сомнения терзали и его. В душе закипало при мысли о том, что придется работать на фашистов.

С первых же дней оккупации он, Коля и Саня саботировали все приказы немцев. Не являлись на регистрацию населения не встали на учет на бирже труда и дали зарок не работать на немцев. Угрозы ареста, высылки в Германию и даже расстрела их не сломили. Где только они не скрывались во время облав! Отсиживались в погребах, ночевали в пещерах за городом, прятались в уличных развалинах. И так много месяцев! И вот теперь смириться.

Рассудок подсказывал — Саша прав. Конечно, нужно поступать на пристань и, как он говорит, легализоваться, чтобы сохранить кадры, облегчить работу подполья и уменьшить риск провала. Прав он и в том, что легче будет добывать сведения о замыслах врага. И все же противно даже подумать, что завтра он сам добровольно пойдет на пристань и будет гнуть горб на фашистов, которых ненавидит и презирает. Но дисциплина есть дисциплина. Задание нужно выполнять.

Он знает, например, что нескольким товарищам дано задание устроиться на работу в учреждения оккупантов. Знал, что двое засланы в полицейскую управу и ходят теперь в полицаях. Знал, что женщины-подпольщицы поступили уборщицами в жандармерию и даже в СД — полицию безопасности. Но разве об этом скажешь Коле? Суров железный закон конспирации.

— Что молчишь? Объясни, зачем мне идти на пристань? — приставал Коля.

— Я сказал что мог. А если тебе этого мало, почитай на заборах приказы комендатуры.

— Какие?

— Ты что, с луны свалился? Два дня как висят!

— Я ихних приказов не читаю.

— И зря. Вот почитай листовку, которую я принес. Узнаешь, что к чему.

Коля читал, и листовка дрожала в его руках. Перед ним вставали первые дни оккупации. Он видел противотанковые рвы, доверху набитые трупами, слышал раздирающие душу крики женщин возле вагонов, в которые эсэсовцы прикладами загоняли парней, девушек, увозимых в рабство. После чудовищных расправ город обезлюдел, замер. Наступило затишье. Казалось, завоеватели насытились слезами и кровью. И теперь они уже не грозили виселицами и расстрелами, а рядились в одежды благодетелей… Они призывали молодежь добровольно ехать в фашистский рейх, суля сытую жизнь и высокие заработки, прельщая возможностью «приобщиться к высокой европейской культуре». Листовка разоблачала этот трюк как ловушку и призывала молодежь не являться на сборные пункты.

— Здорово их тут распотрошили! — Коля улыбнулся. — Как думаешь, клюнет кто-нибудь на их приманки?

— Дураков мало. Но они станут вылавливать нас. У Саши есть сведения, что завтра начнутся облавы на всех, кто не работает. Будут прочесывать район за районом.

Коля уже пошел было за Саней, но Костя остановил его:

— О гранатах не позабыл?

— Вчера еще принес с Максимовой дачи, и Санька дал две лимонки. У меня в той старой землянке все автоматы поржавели.

— И у меня тоже.

— Слушай, Матрос, давай все оружие, что забазировано в землянке и в воронках, перетащим сюда. А?

— А где его тут схоронишь? У тебя в тайнике?

— Есть такое местечко… Ты видел на Четвертом бастионе пещеру возле Костомаровской батареи? Ту, что во рву.

— Знаю ее. А что?

— Там есть колодец, который ведет в подземелье, где большие, длинные галереи. Я с Санькой туда лазил, смотрел. Вот туда и перетащим все и с Сапун-горы, и с Максимовой дачи. Устроим один общий склад.

— Дело, — согласился Костя. — Только сперва надо обследовать эти подземелья.

Коля побежал за Калгановым, а Костя, вытащив из кармана перочинный нож, принялся скоблить кончик химического карандаша, приготавливая порошок для чернил.

II

Знойный полдень. Горячий ветерок порой заворошится в сонной листве виноградных лоз, влетит в окошко, лениво шевельнет на столе бумагу и опять замрет. Тишину нарушают лишь скрип перьев да радио, доносящееся снизу, со станции, из квартиры военного коменданта майора Филле.

Коля в одних трусах примостился у подоконника и, как всегда не торопясь, четко выводил печатные буквы, стараясь уложить текст листовки на одну страничку. На две нельзя: ночью станешь клеить — перепутаешь. Посреди комнаты за столом сидели Саня Калганов и Костя Белоконь.

Друзья ни в чем не были схожи. Саня — высокий восемнадцатилетний парень, синеглазый, с тонким нервным лицом и вьющимися волосами, порывист и резок в движениях. В промасленных синих штанах, такой же блузе, с угольной чернотой под глазами — он с виду типичный молодой портовый рабочий. Костя на год моложе Сани, ниже ростом, коренаст, широко плеч, нетороплив; волосы у него жесткие, ежиком, лицо широкое, в лукавых светло-карих глазах смешинка. Одет он на флотский манер — черные брюки и полосатая тельняшка с засученными по локоть рукавами. В одежде и кличке его «Матрос», видимо, сказались неосуществленные ребячьи мечты.

Скуластое лицо Кости лоснится испариной, пальцы рук занемели, но он упорно продолжает писать. «Брось — и Санька бросит. Не любит корпеть за столом. Неусидчив, горяч, — думает Костя, — а работы всего-то на полчаса!» Он слышит, как Саня сопит, его светлые волосы рассыпались и прилипли ко лбу.

Краешком глаза Костя видит, как он, вытащив из пузырька ручку, раздраженно стряхивает на промокашку прицепившуюся соринку. Очистив перо, Саня начинает размашисто выводить буквы с завитушками.

— Опять пошел кренделя выписывать? — остановил его Костя. — Сколько раз тебе говорили: почерк узнают. А ты все свое.

Саня поморщился, но смолчал. Разве это его дело — писать? Он готов хоть всю ночь не спать, в одиночку клеить под носом у полицаев листовки, чем париться тут. Там настоящее дело, там риск, там можно показать свою ловкость, хитрость, удаль. А тут? Посади Шурика — и он будет строчить. Если б Саша не требовал, чтобы каждый подпольщик размножал листовки, ни за что бы он этой писаниной не занимался.

— Скажи, Матрос, долго мы еще будем кустарничать? Неужто нельзя достать машинку? За это время мы настукали бы полсотни листовок, не меньше.

— А ты попробуй достань! — вставил Коля.

— Если бы знал где, я достал бы.

С лукавой прищуркой Костя посмотрел на друга и усмехнулся:

— Будто не знаешь где. Известно, у немцев. Вчера Петька говорил, что интенданты подарили майору Филле новенький «адлер».

— Где машинка, в конторе? — загорелся Саня. — Подлец буду, если не стяну!

— Она в конторе тебя ждала и не дождалась. Теперь назначила свиданье в квартире Филле, — засмеялся Коля. — Я сам видел, как он нес ее.

— Зря смеешься. Санька прав. Эту машинку нельзя упустить, — серьезно сказал Костя. — Только мы, Сань, мы не воры, не бандиты. Мы ее не стащим, а экс-про-при-ируем. Отберем то, что у нас награбили. Понял? Заодно и радиоприемник прихватим. Без радио мы глухие и народу ничего не можем рассказать.