— В опочивальню? — Мераб безумными глазами обозрел и стены, затянутые камкой, и прозрачный полог, и горящие светильники. — Так это наша опочивальня?..

Голос его предательски сел. Но теперь он мог хотя бы не опасаться, что девушка засмеет его, откажет ему.

— Прекраснейшая, единственная… — Мераб зарылся лицом в колени сидящей на ложе девушки. — Мечта моя, греза…

С этими словами он подхватил ее на руки, не столько для того, чтобы прижать к своему сердцу, сколько для того, чтобы показать всему миру, что это его, Мераба, добыча и собственность. Юноша не торопился, но и не хотел терять ни минуты. Хаят, должно быть, прекрасно понимала его желание.

Однако от самого желания до его воплощения может лежать настоящая бездна. Последним, должно быть, усилием разума юноши было именно осознание того, что он во всем, что касается страсти, осведомлен не из собственного опыта, а из книг, что лишь книжные страницы приоткрыли ему тайны соития и таинство любви.

— Свет звезд моих, Хаят, — Мераб остановился и опустил девушку на ложе. Он пытался найти слова, но горел от стыда: невместно взрослому мужчине признаваться в том, что он, желающий ее, никогда еще не касался женского тела. — Мне больно говорить это, но…

— Ты боишься меня, юный герой?

— Нет, прекрасная, — покачал головой Мераб. — Я боюсь того, что я… что я неумел, что моих знаний не хватит, чтобы сделать счастливой тебя, чтобы ты насладилась в полной мере…

«Ну вот, — с тоской подумал юноша. — Слово произнесено. Теперь только ей решать, умру я от горя или воспарю от счастья».

Хаят нежно улыбнулась.

— Любимый, увы, я тоже более чем неумела. Мое странствие убило все мои воспоминания, так что, думаю, теперь тебе, мудрому, придется учить меня страсти. И, быть может, сложив вместе два неумения, создадим мы подлинное умение, доступное и дарованное нам лишь одним…

Слова девушки бальзамом пролились на сердце Мераба. Он почувствовал, что оно колотится о ребра и готово выскочить прочь из груди.

Хаят же продолжила:

— Об одном я лишь прошу тебя: не торопись. Дай мне почувствовать каждый миг твоего наслаждения как свой…

— Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира! Клянусь тебе, я не потороплюсь, я буду медлителен, как самый густой мед… Однако, поверь, ни одного мгновения больше терять я не намерен, ибо ты, желанная, рядом со мной. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы показать тебе все, чтобы доказать, что ты поступила более чем разумно, поднявшись со мной в нашу опочивальню!

— Я в этом не сомневаюсь, — нежно улыбнулась Хаят.

Неужели она вновь сможет стать самой собой? Стать желанной, стать живой, стать… Стать настоящей.

Мераб сбросил одеяние. Он почувствовал необыкновенный прилив сил. О, сколь много иногда может значить для человека миг ожидания долгой и спокойной жизни, наполненной радостью взаимной любви и уважения!

Хаят хотела было не смотреть на него, но это оказалось невозможным. Тело Мераба завораживало своей силой, своим желанием. Прекрасный и сильный возлюбленный, а не робкий юноша стоял сейчас перед Хаят. Его восставшая плоть чуть подрагивала, живя, казалось, своей жизнью, и от нее исходила такая мощная волна, что девушка с трудом верила своим чувствам. Более того, она испугалась этого вожделения, словно была неопытной девчонкой. «Но так оно и есть… Я сейчас более чем неопытна — если бы не этот юноша, я была бы мертва… И даже воспоминания о Хаят были бы развеяны ветрами пустыни». Само собой куда-то исчезло и ее одеяние, оставив девушку дрожащей, пусть не от холода, но от чувства куда более сильного и куда более непонятного.

Кровь молотом стучала у Мераба в висках, его тело горело от близости той, которую он так мучительно желал. Это чувство родилось в тот самый миг, когда он впервые ощутил прикосновение нежных рук к своему горящему челу, и с каждым мигом становилось все сильнее. Его тело сейчас было готово воплотить в реальность самые безумные мечтания, которые до сего мига жили лишь на страницах книг и в его пылком воображении.

— Ты будешь счастлива со мной, волшебная краса, — обжег ей губы горячий шепот. — Не бойся, я не сделаю тебе больно. Просто доверься мне…

Невероятный, всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Мераба, был неожиданным для него самого, ибо ему еще не доводилось переживать ничего подобного. И вызвала эту бурю не умелая обольстительница, каких, он знал, немало в огромном мире, а эта спасенная им девушка, с этого самого мига его прекрасная суженая!

Он весь превратился в туго натянутый лук, готовый в любой момент выпустить свою стрелу… Но где-то в глубине сознания вдруг проснулась и запульсировала тревога:

«Ты же обещал ей, Мераб… Она должна почувствовать, насладиться слиянием. Не торопись, иначе она запомнит только боль и то, что эту боль причинил ей ты».

Допустить такое Мераб никак не мог. Более того, мысль о том, чтобы возбудить Хаят, подвести ее к пику наслаждения и лишь затем взять, доставила ему истинное удовольствие. Он вспомнил строки одного древнего наставления о любви и страсти и захотел перенести со страниц в жизнь то, о чем ему сейчас напомнил его разум. Он жадно припал к ее губам.

Хаят показалось, что ее живота коснулся кусок раскаленного железа. Она испуганно взглянула туда и… усмехнулась. Ибо его тело говорило о его желании куда яснее любых слов.

— Отдайся же мне, прекрасная… — хрипло простонал Мераб.

Хаят нежно улыбнулась. Она лишь удивлялась тому, сколь пылко ответила на желание этого, еще миг назад неизвестного, совсем чужого ей человека. «О все боги мира, я так давно не была с мужчиной. Его обидит моя холодность. Хотя, быть может, я вовсе никогда не знала мужских объятий…»

Мераб, должно быть, почувствовав эту опаску, делал все, чтобы заставить ее забыть обо всем, остаться с ней наедине и доказать, что холод и одиночество никогда больше не вернутся в ее душу.

Его губы и язык принялись ласкать ее грудь, а рука скользнула вниз, пальцы нащупали и стали мягко ласкать средоточие ее наслаждения.

По телу Хаят разливалась теплая волна возбуждения, кровь быстрее бежала по жилам, сердце стучало все чаще и чаще. Она опасалась, что не сможет ответить на желания его тела так, как ему этого хочется.

Пальцы и язык Мераба продолжали ее мучительную, сладостную муку. Хаят начала задыхаться.

— Пожалуйста, не надо! — воскликнула она, с ужасом чувствуя, что ей все труднее владеть собой. — Остановись!

— Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу, — раздался его прерывистый шепот. — Ты просишь о невозможном. Лучше забудь обо всем, постарайся почувствовать меня, дай себе волю!

Его слова (Хаят с удивлением и даже ужасом ощутила это) зажгли в ней поистине чудовищный огонь. Знала ли она подлинную страсть до сего мига, знала ли любовь, наслаждалась ли счастьем брака? Ответов на эти вопросы она не знала. Но, позволив себе прикоснуться к его, Мераба, страсти, почувствовать то, что чувствует он, она удивительным образом изменилась. Сейчас, на ложе, отвечая на все более смелые ласки этого юноши, распростерлась женщина, не просто жаждущая страсти, а женщина, алчущая ее… Что ж, он победил. Будь что будет!

Ее колени разошлись в стороны.

— О, ты желаешь меня… — словно сквозь сон донесся до нее голос Мераба. — Правда, ты еще не совсем готова, но скоро, уже совсем скоро…

Его пальцы стали действовать с большей настойчивостью, проникая все глубже, то убегая назад, то снова устремляясь вперед. Желание, до сих пор гнездившееся где-то внизу живота подобно плотно сжавшемуся клубку, выпустило свои щупальца и стремительно побежало по всему телу, окутывая сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой волшебного дурмана и даря изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Хаят застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра непроизвольно задвигались навстречу дразнящим его пальцам. Одиночество, предчувствие смерти, бесконечная боль утекания в никуда — все осталось где-то там, в другой жизни; сейчас она страстно желала лишь одного: безраздельно отдаться этому валу наслаждения, который, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо нес ее на своем гребне к ослепительно сверкающим звездам…