Мераб едва успел договорить, как из воздуха вышел, подобно старику Ждущему, подобно самой Хаят, широкоплечий, высокий, крепкий мужчина средних лет. В чем-то он весьма напоминал Максимуса, нашедшего приют в стране Мероэ, в чем-то походил на визиря Анвара, оставшегося в бесконечно далекой Джетрейе.

— Итак, мой друг, каковы сейчас твои ощущения?

Незримый маг, о нет, вполне зримый Алим повел сильными плечами, поднял к лицу ладони и несколько раз сжал пальцы в пудовые кулаки, провел рукой по волосам, взъерошив их. Потом сделал несколько осторожных шагов, проверяя, сколь надежны ноги. А потом… потом скорчил страшную рожу.

— О да! — Так мог ликовать проснувшийся лев, ибо голос Алима был теперь низким и гулким. — Они прекрасны! Жизнь прекрасна! И жизнь в человеческом теле во столько же раз прекраснее жизни бестелесной, во сколько прекрасно целое море живых роз по сравнению с цветком, забытым в древней книге.

— Ну, вот и отлично.

Мераб впервые ощутил сладость творения. Это было столь завораживающе, столь… необычно, не похоже ни на что вокруг, что ему захотелось за сегодняшний день еще сто, нет, тысячу раз испытать это необыкновенное чувство.

— Воистину, сейчас я могу понять, что ощущал Зевс-Громовержец, повелитель эллинов, или Марс-воитель, ведущий римлян в бой…

Горделивую фразу Мераба прервал женский смех.

— Однако, мой герой, недурные сравнения!

— Хаят, моя греза! Но это же… Это же прекрасно. Отчего ты смеешься?

— Оттого, любимый, что рада. Рада тому, что ты учишься столь быстро и хочешь успеть столь много!

— О да, прекраснейшая! Во сто крат больше, чем уже успел сделать! — Мерабу удалось вложить в свои слова тот тайный смысл, который был понятен только им одним.

Но Хаят не покраснела, напротив, она одарила юношу гордой и солнечной улыбкой.

— Так не медли же, мой властелин! Исполни все, что хочешь, и ни мгновения не сомневайся в силе своих желаний.

— Да будет так!

Юноша прикрыл глаза и… У распахнутых настежь дверей дворца появился экипаж удивительной красоты, запряженный четверкой лошадей.

— Мы отправимся в путь на этом!

Хаят покачала головой.

— Не сегодня, юный творец. Твоему другу столь желанна обычная пешая прогулка, что не стоит лишать его удовольствия.

— Тогда мы отправимся пешком. Но пусть к нашему возвращению будет готов ужин. И пусть… Да, пусть клумбы покроются цветами, пусть глициния увьет колонны. Пусть птицы всего мира совьют гнезда на верхушках храмов и за стрехами домов. Пусть берега реки покроются норами ласточек, а трудолюбивые бобры выстроят плотины чуть ниже по течению…

Мераб все говорил и говорил, все желал и желал. И одному лишь Алиму было слышно тихое пение — так может петь за работой златошвейка, наслаждаясь тем, что выходит из-под ее умелых пальцев. То пела Душа города, обретая тело.

Свиток двадцать седьмой

— А теперь, добрые мои друзья, пора отправляться! Я мечтаю заселить этот город — воистину город моих грез, жителями и жительницами, хочу украсить его чудесами из легенд и мифов всех народов. Чтобы Медный город не просто восстал из небытия… Чтобы он, впитав историю подлунного мира, стал поистине великим и вечным. Но не вечно мертвым, а вечно живым.

И вот наконец сбылась мечта Алима: он спускался вместе с Хаят и Мерабом по лестнице нового дома юного творца. И эти ощущения — сгибающиеся колени, твердь каменной ступени, поскрипывающая подошва одного из башмаков — были воистину куда более волшебными, чем сотня сотен бестелесных полетов вокруг… вокруг граната… Почему-то в голову Алима пришло название колдовской картины, которой суждено будет появиться лишь в далеком грядущем…

Мераб спустился первым. Он смеющимися глазами смотрел снизу вверх на прихрамывающего с непривычки Алима. Улыбающаяся Хаят стояла у него за спиной и тоже наблюдала, как Алим овладевает давно забытым умением ходить, дышать, открывать двери и завязывать развязавшиеся шнурки.

Шаги складывались в десятки, потом в сотни. Навстречу стали попадаться люди. Метельщик, зеленщик, молочница… Обогнали путников грумы, что вели пару вороных коней.

Встречные улыбались Мерабу, кивали, как давнему знакомому. Некоторые свой кивок сопровождали приветственными возгласами: «Халиф!», «Доброе утро, халиф!»

— Халиф? Какой халиф? Почему халиф? — наконец обернулся Мераб к Хаят.

— Не знаю, мой друг, — пожала плечами девушка, и ее лицо озарилось светлой, но хитрой улыбкой.

— Аллах великий, но почему халиф? — Мераб на миг забыл о цели своей прогулки по городу.

Однако всего на миг, ибо впереди открылась огромная долина с зеленеющей травой.

— Нет, здесь не должно быть такого… Это место заслуживает прекрасных строений, достойных великой Пальмиры, а не нор, дарящих приют сотне озабоченных сурикатов.

Не успел договорить Мераб, как из воздуха соткались, встали величественные стены. Чуткий Алим услышал аромат великого прошлого, донесся до мага и печальный запах бесконечно давно пролитой крови.

— Пальмиры, мой повелитель?

— О да, ибо ее история столь же богата, сколь и поучительна. И потому столица прекрасной царицы Зенобии воистину заслуживает того, чтобы найти приют в моем огромном, прекрасном Медном городе.

Мераб сделал несколько шагов вперед, коснулся руками колонны, всего миг назад появившейся из небытия, и начал свой рассказ.

Алим внимал своему молодому другу так, как иной малыш слушает прекрасную сказку. И пусть все, о чем говорил Мераб, он, некогда незримый маг, уже знал, сейчас это сухое, как саксаул, знание превращалось в каменные стены и живую славу города, встающего из небытия на радость тем, кому отныне станет домом.

— …Судьба Пальмиры, — меж тем говорил Мераб, — красивейшего древнего города, города-сказки, эфемерного, пролетевшего метеором по страницам истории человечества, в чем-то сходна с судьбами многих древних царств от Петры до Баальбека. Быть может, потому, что все они родились задолго до наших дней и расцвет их совпал со временем владычества сурового Рима. Быть может, потому, что они некогда были весьма близки друг другу, и теперь сухие ветры дуют на улицах Баальбека, как и среди колонн пальмирского форума.

Судьба же Пальмиры трагична. Этот город не умирал, не хирел в течение многих веков, как его соседи. Он погиб в одну ночь.

Мераб на минуту замолчал. Быть может, сейчас он вспоминал вехи той трагичной и прекрасной истории или примерял на себя нелегкую роль творца. Ибо теперь он был в ответе за всех тех, кого вызовет к жизни силой своего воображения и глубиной собственных знаний.

— Вернемся же в Сирию, римскую провинцию, проедем по ее дорогам от прекрасного Дамаска на полуночь, а потом на восход, в пустыню. И сегодня в этих местах еще жива память о временах владычества древнего Рима. Помпей великий завоевал часть Сирии полторы тысячи лет назад. Римские легионы надолго стали лагерями на склонах сухих гор, ибо имели поистине достойную империи цель: мечтали они, чтобы Сирия покорилась им навсегда. Ведь она — ключ к великому торговому пути в древности, который начинался в долинах Альбиона и в горах Прекрасной Кордовы, шел через Рим в Элладу. Здесь же, на восточном берегу Серединного моря, сходились пути кораблей с запада и востока — из Аравии, Индии, Китая.

Алим услышал вдалеке позвякивание колокольчика и вскоре увидел, как караван меланхоличных верблюдов отправился в далекое странствие к неведомой цели.

— Поистине, мальчик, тебе следует быть осторожней со словами: они становятся явью все до последнего. Страшен будет тот день, когда ты кого-нибудь проклянешь…

Мераб не слышал слов своего друга. Хаят даже подумала, что вряд ли он сейчас услышит и ее — столь далеко был сейчас в мыслях.

— С восхода везли шелковые ткани, пряности, благовония, фарфор, драгоценные камни. Плиний — мудрец и политик — жаловался, что на роскошь и женщин тратятся десятки миллионов сестерциев каждый год. Да и сама Сирия, вновь образованная провинция, была нужна Риму как поставщик зерна, фруктов, оливкового масла, фиг, фиников и вина. В Сидоне производилось лучшее стекло, в Тире — пурпурные шерстяные туники. Более сотни лет Римская империя, словно ненасытный колосс, поглощала небольшие царства и княжества, что лежали у границ Сирии. Признало власть Рима царство набатеев — то самое, коего столицей была великолепная Петра. Признала власть Рима и Пальмира.