- О чем ты?

- Ни о чем, забудь. Лучше расскажи, как живут там, откуда ты родом.

Лотт рассказал Линде о строгом и справедливом Томасе Кэнсли. О том, как они с братом матерели в Кабаньей Норе. Он перечислил все тринадцать княжеств западной провинции Священной Империи, и рассказал, что на самом деле не все реки такие огромные, как Амплус. Линда узнала, как высока и холодна Волчья Пасть, какие тайны хранит Лес Дурных Снов и почему следует сторониться жрецов Немого Бога. Девушка смеялась над обычаями воровать себе жен остготов и, подмигивая, приговаривала, что не прочь, чтобы и ее кто-нибудь да украл.

Лотт говорил много. С Линдой было легко, легче чем с кем бы то ни было до этого. Он долго описывал упадническую красоту дворца Фениксов и десять капелл Климентины. Когда речь зашла про Солнцеград глаза Линды загорелись.

- Я бы хотела там побывать. Город тысячи храмов, где золотые жилы проступают на поверхность, и ничья рука не поднимается их разработать. Город, где живет архигэллиот и где солнце вознесло на небо богов. Мое место там, понимаешь?

Лотт понимал. Солнцеград был недосягаемой мечтой для многих. Святой город приманивал богатство и удачливых людей как мышеловка. Он поглощал людей, переваривал, позволяя строить на ограниченном пространстве еще одно здание, возносящееся ввысь как острие меча.

Слова Линды не давали ему уснуть. Крутились в голове и бились о стенки черепа в безумном хороводе. Когда кровать еле слышно завибрировала, Лотт выскользнул из теплого ложа. Линда проворчала что-то похотливое и перевернулась на другой бок, натянув одеяло на голову.

Лотт двинулся на звуки. Играть для Эммы ночью, чтобы не спугнуть пугливый сон было чересчур прихотливо даже для изнеженных лаской Ларрэ. Бард теребил струны изо всех сил, под такую мелодию не сильно-то поспишь. Лотт увидел медную трубу, тянущуюся через анфиладу и теряющуюся в последней комнате. Супруги заперлись и наверняка наслаждались сейчас "Печалью по девичьей улыбке". Лотт подошел к одинокому окошку, вгляделся в подернутую легким туманом черноту. Фонари освещали лишь поместье и некоторые участки ветвистых аллей.

Труба цвета ржавчины, покрытая каплями росы, словно рыбьей икрой, изогнувшись буквой "Г", ныряла в землю. Оставался вопрос: если супруги Ларрэ провели часть трубопровода к своей комнате, зачем им понадобилось прокладывать ее дальше?

Ему следовало вернуться в комнату и лечь в уютное гнездышко к услужливой Линде. Но нерешенная задача бередила душу и пробуждала любопытство. Лотт вышел из здания, обошел усадьбу по кругу. В потемках он наткнулся на куст роз, норовящих исколоть его за грубое вторжение. Преодолев иглистые препятствия, он двинулся в направлении кожевного цеха. Медная труба вела именно туда.

Работы над выделкой начинали с первыми петухами и прекращали, как только люди переставали видеть, с чем работают. Ночью же инструментарий стоял бесхозным.

Шкуры натянули на специальных сетках, вдев края в крючья и оставив сушиться. Слабо пахло паленой шерстью и чем-то сладковато-гнилостным. Лотт шел на ощупь, часто натыкаясь на предметы и изделия. Лучано отдавался любимому занятию с полной отдачей. Лотт бывал здесь и раньше. Ларрэ любили водить гостей по достопримечательностям, гордо показывая на что они тратили свои силы и деньги. Помещение строить не стали, просто натянули плотную ткань, создав что-то наподобие четырехугольного шатра. Лотт прошел внутрь, по памяти найдя очаг. Он клацнул огнивом о кресало, направляя поток искр на поленья. Занялся робкий огонек. Лотт подождал, пока пламя окрепнет и вытянул из костра палку. Вооружившись произвольным факелом, словно дикарь-остгот, он еще раз осмотрел помещение.

Тайный ход некто заложил ошметками. Кожаные отрезы, на которых найден брак либо же просто не годящиеся под предназначенный материалу крой, громоздились внушительной горкой. Если бы не кусочек деревянного люка, выглядывающего из-под вороха ненужного отребья, Лотт прошел бы мимо. Он отбросил сор мощным пинком и дернул за ручку. Помещение не освещалось, но звуки задушевной мелодии ворвались в уши так неожиданно, что Лотт мало не вскрикнул.

Он спустился вниз по хлипкой лестнице. Видимо, здесь кожевники хранили протравы для кожи. Чувствовался резковатый запах кислот и сернистый смрад выдерживающихся в них изделий.

Музыка играла здесь особенно громко. Лотт шел мимо тонкого, словно рыбий пузырь, материала, стараясь не касаться липкой поверхности. С бычин и склизков капала слизь или что-то похожее на нее. Лотт оказался в маленьком круглом помещении диаметром не более десяти шагов. Под ногами противно зачавкало и, чертыхнувшись, Лотт направил импровизированный факел вниз. Кровь и куча кусочков мяса, словно кто-то рвал тушку зверя щипцами. Кажется, он попал в разделочную комнату. Это было странно, потому что Лучано лично говорил ему, что телеги с материалом доставляют из ближайших деревень готовыми. Простолюдины сдирали кожу сами, оставляя дальнейшую работу по дублению хозяину Приюта Нежности.

Что-то зашевелилось среди кожистых простыней, и Лотт вздрогнул. Огонек на палке потускнел и часто замигал. Лотт инстинктивно прикрыл его рукой, опасаясь, что злобные духи погасят ненадежный светоч. Дрожащей рукой он поводил факелом перед собой, выуживая ценную информацию. Перед ним проступили пестрые образы намалеванных картин. Роза ветров, проглядывающая в пасти водного дракона, якорь, вместо цепи на котором висел завязанный тройным узлом аспид. И стая чаек.

Лотт видел их раньше. Лоскуты срезали частями, нежно подрезая похожим на лезвие секиры инструментом. Синие рисунки терпеливо выводили аргестийские кольщики в течение года. Они вонзали иглы под кожу, пуская краску почти что в вены, и навеки изменяя данный богами окрас. Кусочки плоти искусно отделили от тела. Создавалось впечатление, что человек сбросил шелуху, как заяц линяет по весне.

- Боги, - выдохнул Лотт. - Мэддок, что они с тобой сделали?!

Моряк поднял голову. Удивительно, но он еще дышал. Мэддок был пьяницей и сквернословом, но не заслужил такой участи. Кожу с предплечья срезали под чистую, оголив дряблые мышцы. Кровь все еще капала, она не могла свернуться, слишком велики были увечья. Мэддок сглотнул и жилы на шее хлестнули словно плети. Его ноги были живыми язвами, а грудь жестокий кат почти вскрыл. Так агапиты препарировали трупы. Лоскуты дермы Мэддока с родимыми пятнами и сосками подвесили за крючья. Шкипер завис над землей, покачиваясь на оковах, а его кожа, еще влажная от крови, простиралась во все стороны будто крылья. Это было чудовищно. Лотт взялся за крюк, намереваясь облегчить страдания нечастного, но Мэддок остановил его.

- Беги, - простонал он. - Беги, чертов дурак. Разве ты не слышишь? Музыкант играет шлюхе "Печаль".

- Плевать. Потерпи, приятель. Сейчас я освобожу тебя.

Лотт приложил усилие и вытянул крюк. Мэддок еле слышно застонал. Он не мог кричать; все, что способна выдать глотка, моряк выдавил из себя еще днем. Лотт перешел к следующему крюку.

- Ты не понимаешь, - сказал Мэддок. - Они приказывают ему играть, чтобы заглушить крики несчастных.

- Они?

Он снял последний крюк и оглядывался в поисках рычага, способного сорвать цепь со стены или разбить звенья.

- Ларрэ.

- Зачем им снимать с тебя кожу?

Скрипнул засов. Лотт замер на месте. Зря он не послушал Мэддока! Шкипер пытался предупредить его об этом. Играет музыка, значит Ларрэ вернулись, чтобы завершить начатое.

- Поздно, - сказал Мэддок.

Лотт не ответил. Он прижался к шершавой, плохо обтесанной стене, от которой пахло кровью и землей. Придушил пламя подошвой сапога. Он встал по правую сторону от узкого прохода, затерявшись среди развешанных кулатов, чепраков и менее ценных частей кожного покрова. Мэддок старательно гремел цепями, привлекая к себе внимание. Из него сочилась черная в полумгле сукровица, напоминающая древесную смолу.

В комнатушке появился третий. Лучано не был похож на извращенца или изверга, кромсающего шлюх в подворотнях городов. Он, позевывая, копошился в разложенных на широком столе инструментах, пытаясь выбрать нужный. Лучано тер усталые, воспаленные глаза и старался не дышать носом. Он даже не заметил, что крючья больше не растягивают кожу на пленнике.