...Итак, осталось — восемь. Из них только трое меня заинтересовали, потому что только они могли ходить, где угодно, спрашивать о чем угодно и быть приглашенными в дома, где собираются сильные мира сего. Трое приехавших были журналистами, а другие пять — скотоводами и мелкими коммерсантами. Журналисты — это прекрасно! Журналисты — это люди без совести, которым важно первыми успеть к твоей беде, чтобы ты не успел смыть кровь с лица своей матери. Если бы у меня была задача влезть в чужой дом, я никогда бы не воспользовался дверью, потому что по дороге от входной двери до спальни, где хранятся все интимные секреты хозяев, слишком долог путь. Кто эти трое?

Чарльз Бретли. Сотрудник Би-би-си. Радио и телевидение, газеты и шпионаж. Слишком известная фигура, чтобы меня искать. Мне нужен кто-то поспокойнее, чем этот напыщенный господин, с резко изменившейся с возрастом фигурой.

Томмазо Бадаламенти. Его все время выгоняют из баров всех стран Европы, за то что он напивается до состояния «не стояния» и кричит, что Муссолини его предал. Когда он трезв, он скушен еще больше. Я знаю его лет десять. К счастью — не лично, а только по фактам его биографии. Он по-настоящему талантливый журналист, который искренне не понимает, что происходит вокруг него, поэтому пишет очень интересно. Я обязательно с ним выпью, когда все это закончится, но только по одному литру кьянти, которое он уважает больше, чем Муссолини.

Клаус Мозель. Журналист из ФРГ. Читал его публикации в некоторых газетах. Исследует проблемы видоизменившихся германцев. Мало знаю о нем. И это уже плохо. Не люблю мало знать. Но у сеньора Хорхе очень хорошо поставлена служба безопасности. Курьер, которым оказалась милая леди на велосипеде, привез конверт с фотографиями этих персонажей.

Я сел на балконе, закурил недорогую, но хорошую кубинскую сигару «Эль Вэгуэро» старой фирмы «Табакалеро Мартин», открыл конверт и расстроился. Все эти три лица мне знакомы. Я знаю всех троих, даже Мозеля. Значит, маловероятно, что Он — кто-то из этих троих. Не мог же я знать в лицо агента КГБ? Глупо посылать на такую операцию человека, который уже засветился, а агенту доверять эту работу вообще нельзя (если, конечно, у них совсем не кончились мозги). Стоп. Хорошо. Откуда я знаю англичанина и итальянца, я знаю. А вот откуда я знаю немца — я не знаю! Слава Богу, что я хоть это знаю.

Как молния в голову посреди чистого неба и жаркого солнца: Амстердам, мелкий дождь и я иду в китайский салон госпожи Николь... Навстречу приличного вида господин. Раскланиваемся и уступаем друг другу дорогу... Вот, где я его видел единственный раз месяца три назад! Немец в Голландии — ну и что такого? Очень надо позвонить... Как ни странно, соединили почти сразу.

Здравствуйте, мой Эйхельбаум! Как у Вас там погода? Идут ли дожди в забытом Богом королевстве?

Кто это? Ах, да! Вы еще живы?

Какой противный вопрос! Этак наша любовь может закончиться, не начавшись! Вы мерзкий старикашка, Вы помните, что мне должны?

Помню ли я? Говорите скорее, я обедаю.

Суп стынет? В Вашем возрасте надо есть не жирный суп, а протертую морковь и обязательно без сахара: от сахара у Вас случится диабет, потом артрит, артроз, панкреатит, потом...

Хватит! Говорите, что хотите, но я ем не жирный суп, а простоквашу!

От молочного у Вас начнется диатез. Все, что мне от Вас надо — это срочно узнать: с какими изданиями в Голландии и Германии работал журналист Клаус Мозель. Знает ли его кто-нибудь дольше трех месяцев. Я позвоню Вам через два часа. Берегите челюсть — от простокваши она может размокнуть!

Эти два часа я проведу в самом знаменитом в Буэнос-Айресе кафе «Тортони», где собираются поэты, писатели, художники и другие отпрыски столичной богемы. Сюда, говорят, в двадцатых годах часто заходил Хорхе Луис Борхес. Обожаю! Там слушали новые произведения, баловались кокаином и обсуждали мужчин и женщин. Там старые красные кожаные кресла, зеркала в позолоченных рамах, отражающие призраков, канделябры с плачущими свечами, звуки танго и запах зноя, пот и слезы, все вперемешку заставляют любить по-особому: дерзко, яростно и навсегда! Я буду болтать на разные темы с остатками тех, кто еще может помнить и любить. Я выкурю сигарету и посмотрю на женщину в углу, которая ждет своего героя. А потом я уйду, чтобы не остаться в сказке, ибо возвращение тяжелее, чем бегство от самого себя. Я слишком привык быть собой, чтобы проиграть себе эту жизнь. Два часа — и все кончено. Я жив и только сладкая истома поселилась где-то в уголке моего тела. Говорят, что душа и тело неразделимы? Пустое! Я всегда нахожу их поодаль друг от друга. Поверьте, лучше не мешать им жить отдельно — тем приятнее их редкие встречи!..

Ваше Превосходительство! Ваше время истекло!

Вы пользуетесь мной, как секретаршей, а я старше Вас вдвое! Что Вы меня гоняете? Вам не стыдно?

Я Вас гоняют от обеденного стола к письменному и еще за это плачу, так что, побойтесь Бога, если он рядом с Вами — Вы сделали, что я просил? Обратите внимание: просил, а не приказывал, мой генерал!

Никто такого человека не знал и не знает. Читали его статьи, которые вышли во Франции месяца четыре назад по проблеме объединения Германии. А, кстати, где Вы, Дон?

У Вас на бороде, Ваше Сиятельство! Это — точно?

Абсолютно.

Ну, тогда, зиг хайль!

Вы с ума сошли! — фальцетом прошипел он и повесил трубку.

А что же делал милый журналист Мозель в Амстердаме три месяца назад, если у него ни там, ни в соседней Германии не было никаких дел? Девок не трахал, опиум не курил, работу не работал! У Эйхельбаума в кармане вся криминальная полиция Голландии — они бы его заметили где-нибудь. Страна после войны стала еще меньше. Так что он там делал? Ехал сюда? Так оно получается по времени. А что же такими кругами? Светился. Это мы понимаем, мы не глупые. Так, так, так. Ай, как нехорошо! Что же Вы, герр Мозель не зашли до сих пор? Еще раз надо позвонить...Дзинь-дзинь-дзинь Алло?

Сеньора Хорхе, пожалуйста.

Кто его спрашивает?

Сеньор Антонио Сото.

Секунду, пожалуйста... (И через минуту.) Да, Антонио! Ты оторвал меня от игры с внуками в паровозики!

Простите, сеньор Хорхе, но не окажете ли мне еще одну любезность? Вы, случайно, не знаете: пригласили ли на президентский бал приехавших журналистов?

Я знал, что тебе это будет приятно и уже пригласил десять человек от имени и по поручению Президента и его суч..., извини, жены.

Вы когда-нибудь ошибались в своей жизни, сеньор Хорхе?

Да, Антонио! Когда в прошлую пятницу играл с женой в монополию. Никогда не играй с женами в азартные игры — они юмора не понимают и им приходится платить по-настоящему. Будь здоров.

Я Вам очень обязан, сеньор Хорхе!

А как же, Антонио. Конечно, теперь ты мне обязан. До встречи на балу. — Сеньор Хорхе был забавным человеком.

Так вот какой ты, Клаус Мозель! Интересно, что ты будешь делать, когда я поставлю на уши резидента КГБ, чтобы первым надоедать тебе начал он?

Уже через три дня я с наслаждением наблюдал за своим отражением в зеркале. Оно выражало полное поросячье удовлетворение от того, с каким напряжением два советских человека — резидент и шпион — разговаривали в кафе, имитируя деловое благодушие незатейливого интервью...

...Гремела музыка, залы дворца Каса-Росада были полны. Какие женщины, что за наряды! Еще была совсем свежа память о прекрасной Эве Дуарте, которая блистала в этих декорациях и дамы, шушукаясь и брезгливо морщась, преклонялись перед ней — королевой тротуаров в прошлом и властительницей судеб их мужей в настоящем. Но скоротечна слава человеческая — глупо и трагично в тридцать три ушла законодательница моды на женскую политику в Аргентине, а балы, как были, так и остались. Всю свою короткую жизнь Эва Перон снимала ненастоящее кино про себя и сейчас этот дворец был похож на декорации к очередному дешевому фильму, где я играл роль злодея, а немецкий журналист Клаус Мозель, который прислонился вон к той колонне, роль благородного детектива. Хотя скоро мы можем поменяться ролями.