...Кто-то стонал... Это он стонал? Конечно, это он. Открыл глаза и увидел: Лаура на полу, он в ней и кто-то бьется в нем. Они слились втроем, а дальше он потом вспомнить уже ничего не мог. Только маска стояла перед его глазами. Маска смеялась и маска его любила, маска его взяла, и он подчинился — ведь Лаура так хотела, и он хотел...Перед глазами не было ничего, пропали тени, наступило утро и Дастин понял, что он лежит один в центре огромной комнаты у камина, а рядом, у его ног, как на кресте, Лаура, раскинув руки и расстелив волосы по ковру. В кресле у камина сидела Эльза: он видел только спину, но вот она повернулась.

Ты сделала это со мной?

Ты сам сделал это с нами, но разве ты этого не хотел?

Кто ты?

Тебе надо поспать — все уже произошло. Тебе нечего бояться. — Голос у Эльзы был глухой и низкий. — Желания всегда исполняются у тех, кто их боится...

Наверное, мог бы быть такой разговор. И он был, но только утром и в голове у Дастина, который проснулся один в уютной и чистой потели. Был ли это разговор наяву — едва ли. В дверь постучали. Вошла Эльза:

— Доброе утро, мистер Макдауэл. Как Вы себя чувствуете? Фрау Лаура уехала в Берлин и просила разбудить Вас. Вы пьете утром кофе? Завтрак будет внизу, в гостиной. — Она улыбнулась и вышла. Голос у Эльзы был чистый и мягкий. Очень болела голова...

...Лаура ехала по направлению к Берлину. Окно в автомобиле было открыто и ветер слегка растрепал волосы — она не стал поправлять. Ей было его жалко. Правда-правда. Этой стерве было по-настоящему его жалко. Он оказался неплохим парнем, но тем хуже для него. Больше никаких чувств она к нему не испытывала. Ей было его просто жалко. А теперь надо написать и отправить — как это называется — рапорт, отчет, словом, письмо в Аргентину: «У нас будут гости. И весьма вероятно, что даже два». Очень весело. Это у русских называется перевыполнение плана. В любом случае, через восемь — девять месяцев можно закончить операцию. «Тебя сделали пробиркой, Лаура. Или если выражаться интеллигентно — контейнером. Интересно, а если родится девочка? Что-то вчера произошло такое странное. Эльза открылась мне с очень любопытной стороны... Девочка с фантазией. Надо будет это с ней повторить — кажется мне понравилось». А его ей было просто жалко.

25.

Во второй половине дня к начальству ходить бесполезно. Особенно, если идти не с докладами об успехах, а с просьбами или предложениями. Никакого секрета в этом нет, потому что любой начальник планирует свой день в двух частях: первая — он строит из себя начальника перед подчиненными и вторая — подчиненного перед вышестоящими начальниками. Почему каждый начальник или маленькая, или большая сволочь? Потому что ему, в отличие от простых трудяг, приходится быть и начальником и подчиненным одновременно. Испытывая на себе дурь высокого руководства, он отыгрывается на тех, кто стоит ниже его. Поэтому больше всего Сергей не любил начальников среднего звена, а тем паче, всяких замов — первых, вторых или сто двадцать пятых. Умницы были древние греки, которые говорили: «Хочешь увидеть, каков человек на самом деле, сделай его своим начальником». Умными были греки, поэтому их всех к чертям собачим и порешили не лишком умные, но дальновидные и лишенные сантиментов древние же римляне. Нечего слишком много понимать в этой жизни — плохо будешь спать, рано состаришься, если дадут!

Среди всех своих начальников в руководстве Иностранного управления, Трошин более всего не любил первого зама начальника управления. Вячеслав Леопольдович слыл человеком весьма однозначным и примитивным, но жутко хитрым и изворотливым, а потому — крайне опасным. Ему удалось проскочить все чистки (потому что сидел в тепленьком месте и не высовывался), извернуться и вылезти на свет Божий именно тогда и в том самом месте, где его поджидал человек, который сам не хотел разгребать дерьмо лопатой. Высокому начальнику был нужен именно такой: чистенький, как никому не нужный презерватив; холодный, как застывшее говно, спокойный, как мраморное изваяние и бездарный, как ручка от радиоприемника, словом, идеальная входная дверь, с которой можно разговаривать или молчать — результат один. Между собой сотрудники называли его Вячеславом Леопардовичем, потому что он совершенно искренне не допускал мысли, что кто-то может быть умнее, чем он, и загрызал еще до того, как человек мог сообразить, что попал. Правда, основную умную мысль первый зам схватывал на лету, а уж сразу после этого начинал есть. Ел быстро, жадно, с присвистом и все время был голодным. Поэтому он назначал всякие совещания, на которых был ровен, уважителен и внимателен к своим подчиненным. Для свеженьких слыл демократом. Но как все демократы — знал, что своими могут быть только старшие по званию, равные по положению либо послушно заглядывающие в его рот, чтобы вовремя схватить вывалившийся кусочек не дожеванной им жвачки. Давал им высказываться, слушал, записывал, благодарил, потом выписывал премии и сживал со свету. Все новые идеи доносил до вышестоящих начальников сам и получал дивиденды — одним словом, был вор и паразит, но обойти его не было никакой возможности. Хотелось того или нет, но Сергею именно с ним предстояло решать вопрос о своей командировке в Южную Америку. Самое смешное заключалось в том, что полковник Симанович не мог принять сам никакого решения, ибо ни хрена не понимал в том, чем руководил и не имел таких полномочий. В любом случае, все серьезные решения принимали на самом верху, но «завернуть и подать на подносе» чужие идеи предстояло именно ему. Сволочная работа: он ведь прекрасно понимал, чего он стоит, мучался этим и вследствие этого — ненавидел любого, кто что-то дельное мог придумать.

Было без четверти три и Сергей поднимался на пятый этаж в кабинет полковника Симановича. «Начальники чаще всего сидят либо на нижних этажах, либо на верхних, но никогда — посередке. Если на нижних, понятно — легче проскочить незамеченным и никто не видит, кто к нему пришел, да и трудов подниматься по лестнице, тряся своим положением, меньше. Если на верхних, тоже понятно — чувствуют свое превосходство и близость к Богам».

В приемной было три человека, которые явно сидели здесь не пять минут. Сергей доложил адъютанту, который коротко кивнув, исчез за дверью. Не прошло и полминуты, как он появился и попросил Трошина зайти. За огромным столом в самом конце большого кабинета сидел милый человек с бородкой, который на завтрак и обед ел людишек, никогда не пил и не трахался на работе. Чудо, а не человек. Как обычно, короткий доклад и в ответ: «Да, брось ты, Серега, проходи, садись. Чай, кофе?» И в переговорное устройство: «Леонидов! Два стакана чаю с лимоном!» Ну, как дела, Сережа? Рассказывай, чего накапал в своих кладовых? — И не давая ответить: — Читал, читал твою докладную. Серьезно. Да. Не сгущаешь краски? Четко все? — Лейтенант вошел в кабинет очень тихо. — Давай чайку. За ним и потолкуем. Значит, говоришь — Аргентина? Мулатки, креолки, сучки и неофашистки. Завидую. Сам бы поехал, если бы текучка не заедала. Надо бы все самому посмотреть и потрогать. Как насчет потрогать, а, Серега? Ну, ладно, это я шучу. Пей чай и рассказывай. Кстати, что у тебя с Натальей? Люди говорят, что ты дома почти не бываешь, пьешь, по бабам шляешься... Нехорошо, Сергей, ты ведь на видном месте. Поставил бы на рабочий стол фотографию жены в рамочке: глядишь, и привык бы к ее роже со временем, а нет, так представлял бы ее на каменной плите с цветником! Ха-ха! Точно тебе говорю — срабатывает. К вечеру так насмотришься на физиономии коллег по работе, что жена покажется родной и близкой, даже если и стерва последняя. Секретарь парткома жалуется, что ты с сотрудниками стал как-то нелюдим, держишься особняком, из команды выпадаешь. Не стоит, Сергей! Работать в коллективе надо уметь, а индивидуализм — он хорош только в постели... Вообще, что-то ты перестал заглядывать, советоваться? Сам, что ли, все можешь? Ребята жалуются на тебя. Отдаляешься от товарищей.