В адъективно-субстантивном сочетании черные дела прилагательное, напротив, является модификатором «–», поскольку сама семантика слова дело включает в себя элемент положительной оценки данного акта человеческой активности. Именно поэтому, на наш взгляд, для характеристики дела не существует какого-либо специального эпитета, противопоставляющего правильное, хорошее дело (прототипическое) не правильному и не хорошему, как, скажем, в оппозиции светлая мысль/черная (темная) мысль. Сравните: «Делу – время, а потехе – час», «Славится человек не сапогами, а делами». Черное же дело — это, с точки зрения нормативных представлений в русском лингвокультурном сообществе, не должное дело (в лингвистических терминах «не прототипическое»): дело, но черное. Таким образом, на уровне когнитивно-языковой аргументации мы видим столкновение двух разнонаправленных аргументативных векторов, актуализируемых прилагательными белый и черный: идеальное, должное положение вещей достигается не должным, не нормативным, а значит, не одобряемым социумом способом.

Поскольку объект-качество «белый» в русской традиционной картине мира, где произошел своеобразный сплав языческого («Мировое яйцо» и «Мировое древо») и христианского (рай/земной мир/ад) (см. об этом: Никитина 2000; Топоров 1987, 1987а) трехчастного деления мира в четырехчастную модель, является знаком верхней сферы мира земного – части мира человека, земного мира, ближайшей к сфере локализации духовного и божественного (Толстой 1978), символизируемого объектом-качеством «светлый» (рис. 3), то белый в сознании носителей русской лингвокультурной традиции устойчиво ассоциируется с представлением об идеальном, наиболее «высоком» в земном мире (мы неоднократно писали об этом: Колмогорова 2002, 2003; Костюшкина, Колмогорова 2004), и, вследствие метонимического переноса (как когнитивного механизма (Lakoff, Johnson 1980)) – с наиболее дорогим и ценным.

Рис. 3

Как следствие, с точки зрения социально-речевой аргументации прилагательное в данном контексте актуализирует суждение «такой объект – очень ценный, дорогой, а его владелец занимает высокое социальное положение, принадлежит к избранным».

В то время как прилагательное черный, являясь «знаком» нижней части четырехчастного вертикального членения мира – сферы локализации Дьявола, в непрямых употреблениях актуализирует сакральный сценарий, в котором описывается взаимодействие человека и Дьявола, последний простирает на человека свою власть, в результате чего человек совершает грех (грех-состояние, грех-поступок, грех-превышение меры (Колмогорова 2005)). В следствие такой «когнитивной подоплеки» прилагательное в данном типе контекста актуализирует суждение социально-речевой аргументации «такой поступок – зло, а человек, совершивший его – виновен».

Таким образом, всю привлекательность и юмористический эффект данного афоризма создает парадоксальное совмещение двух суждений социально-речевой аргументации: с одной стороны, владелец такого объекта (дорогого и ценного) занимает высокое социальное положение, принадлежит к избранным, но, с другой стороны, возможность получить такой объект достигнута владельцем таким поступком, который есть зло, а совершивший его – виновен.

В примере 65 встречаем то же сочетание белый хлеб (поэтому останавливаться подробно на аспектах аргументативного потенциала прилагательного не будем), но основной «игровой» (людический по Хейзинге (Хейзинга 1997)) парадокс сосредоточен в аргументативном потенциале прилагательного черный. Весь контекст афоризма как бы подводит слушающего, интерпретатора к ожиданию актуализации прилагательным очень частотного в речевом взаимодействии представителей русского национально-лингвокультурного сообщества концепта «второстепенность, второсортность» (подробнее об этом концепте: Колмогорова 2003): черный ход (не главный, не парадный), черный люд, черный народ (бедный, простой, т.е. второсортный по отношению к дворянам и аристократии), черная работа (второстепенная, вспомогательная, не требующая особых умений). При этом в вышеназванных контекстах актуализируются следующие социальные императивы: «такой объект – второсортный, дешевый, а его обладатель беден; такой субъект занимает низкое социальное положение, находится в подчинении» .

Данное ожидаемое интерпретатором суждение социально-речевой аргументации «не оправдывается», происходит эффект обманутого ожидания – черная икра есть символ богатства и материального благосостояния.

Таким образом, если говорить о собственно языковом базисе или природе рассматриваемых нами аспектов аргументации, то следует, по-видимому, признать, что основными носителями такого рода аргументативного потенциала предстают именно прилагательные.

Прилагательные как категория языковых единиц обладают комплексной, многоаспектной и полной разнообразных нюансов семантической и грамматической природой. Некоторые аспекты этого богатого внутреннего потенциала убедительно раскрыты в работах Е.Ф. Вольф, посвященных разнообразным вариантам соотношения квалификативной и дескриптивной составляющих в речевом функционировании прилагательных в романских языках (Вольф 1985, 1981); комбинации элементов соотнесенности с временными периодами будущего, прошлого и настоящего в семантике прилагательных современного английского языка рассматриваются в диссертации И.Б. Ушаковой (Ушакова 2002). Несмотря на достаточно обширный корпус работ по семантике прилагательных на материале романских (Варламов 1995; Власова 1984, 1990; Масленникова 1972; Теслер 1989; Чекалина 1972), германских и славянских языков (Алимпиева 1974; Жирмунская 1982; Полубниченко, Шхвацабая 1985; Теслер 1989; Шрамм 1981), выполненных, преимущественно, в рамках структурного направления, имена прилагательные остаются одной из наименее изученных в современной лингвистике категорий языковых единиц.

Е.Ф. Вольф отмечает, что в ряде случаев прилагательное оказывается носителем основного смысла именной группы, а имя-определяемое представляет собой скорее структурный элемент (Вольф 1978: 24). В проведенном нами анализе речевого материала данное замечание находит свое подтверждение. Действительно, как мы постарались это показать выше, зачастую прилагательное оказывается смысловым «узлом» всего речевого поступка: именно здесь – в прилагательном – находятся те «ниточки», которые управляют речевым воздействием в его стратегическом и аргументативном аспектах.

В данной связи нам представляется интересным обратиться к теории роста глагольности в индоевропейском предложении, излагаемой А.А. Потебней в его записках по русской грамматике (Потебня 1958). Исследователь отмечает: «В русском языке, как и в других сродных, по направлению к нашему времени увеличивается противоположность имени и глагола. В древних языках употребляются причастия, формы, промежуточные между именем и глаголом». Употребление последних, по мнению А.А. Потебни, было гораздо обширней в древних языках, чем в новых, и, например, причастия могли иметь такую степень относительной самостоятельности и предикативности, какая в новых языках возможна только в личном глаголе. Во всем этом видно стремление сосредоточить предикативность в глаголе за счет предикативности имени и причастия (Потебня 1958: 516–517).

Можно предположить, что именно прилагательное архаически сохраняет «оплот» бывшей когда-то доминирующей именной предикативности. В пользу данного предположения говорит тот факт, что именно прилагательное оказывается наиболее тесно из всех языковых категорий связано с понятием нормы, с национально-культурными стереотипами восприятия и, наконец, с ритуалами религиозного и мифологического характера, организующими и по сей день взаимодействия человека с важнейшими сакральными силами окружающего мира (Колмогорова 2001, 2006).