С минуту он постоял на пороге, теребя ручку двери. А потом все-таки сказал:

— Если на то пошло, фрау Кваас, я не плохой человек, — сказал он. — Я только слабый человек. Пока еще…

И прежде чем она ответила ему, исчез за дверью.

И все же он опять на вилле, сидит в столовой и ест ростбиф с гарниром из ранних овощей. И только девушка с восковым лицом и прической мадонны не ест ростбифа, она вообще воздерживается от еды «до этого», что бы сие ни означало.

Застольная беседа, против обыкновения, не клеится, каждый погружен в себя. Иногда звякнет по фарфору ложка, и звук этот замирает в тишине.

«Точно заговорщики, — думал Гейнц. — Неизвестно только, что мы замышляем».

Он поглядел на Тинетту. Она поигрывала бокалом и с нежной загадочной улыбкой наблюдала, как кружит в хрустальном сосуде вино. А потом перевел взгляд на незнакомку и с удивлением обнаружил, что лицо ее густо усыпано белой пудрой. Намазанные кармином губы казались на восковом лице кровавыми, и ему вдруг померещилось, что он сидит перед мертвой, чудом восставшей из гроба.

— Я сегодня навестил Ирму, Тинетта, — сказал он громко, чтобы рассеять чары.

— Конечно, Анри, — ответила Тинетта невпопад. — Сделай одолжение.

И снова воцарилось молчание.

В дверь вошел, вернувшись из очередной таинственной отлучки, Эрих, его любезный братец. Странные голоса донеслись из холла, то визгливые, то нежные и полнозвучные… Гейнц чуть не сорвался со стула. Но вовремя сообразил, что это скрипач настраивает скрипку…

Брат негромко сообщил, что вся прислуга разошлась…

— Я отпустил их до завтрашнего утра… Как только отужинаем, Минна быстро уберет со стола и тоже уйдет…

— Хорошо, мой друг, — сказала Тинетта. — Мы кончили. Может быть, ты еще что-нибудь съешь?..

Эрих критически оглядел заставленный блюдами стол, высматривая, что бы еще покушать. Но внезапно отдумал и сказал:

— Нет, благодарю., Я больше есть не буду… Разрешите проводить вас в вашу комнату, мадемуазель…

Незнакомка последовала за Эрихом к выходу. И вдруг у Гейнца открылись глаза: эта девушка ступала, точно королева. Нет — как сами мы порой движемся во сне, когда тело наше становится невесомым и кажется, что вот-вот взлетишь… Так двигалась эта девушка.

Тинетта и Гейнц остались одни…

— Что здесь сегодня происходит? — спросил Гейнц почти с вызовом. Но это была скорее тщетная попытка рассеять наваждение.

— А ведь в самом деле, тебе все это должно казаться таинственным, — рассмеялась Тинетта. Затем встала и повела его за собою в холл.

В камине ярко полыхал огонь… Поодаль стояли три кресла, столик перед камином куда-то исчез, большой персидский ковер, отливающий сияющими, нежными, шелковистыми красками, лежал на полу, как раскинувшийся луг.

— Садись, Анри! — сказала Тинетта, указывая на кресло с краю. Он сел.

Она стояла пород ним и смотрела на него сверху вниз. Он видел ее загадочную улыбку, казалось, улыбаются одни глаза… Она взяла его руку в свои и пальцами нащупала пульс.

— Скажи, Анри, и у тебя так сильно бьется сердце? — прошептала она. — Послушай, как стучит мое!

Она прижала его руку к груди. Гейнц ощутил что-то теплое и сладостное, отдаленно и глухо стучало чужое сердце… Он закрыл глаза. И снова его уши наполнились гудением, гудением собственной крови, и ночь мир, казалось, вторил ему унисоном…

— Так я пошла, сударыня… — сказала с порога Минна.

Гейнц открыл глаза. В дверях стояла горничная. Она смотрела на них в упор, и ее деревянное лицо ничего не выражало.

— Хорошо, Минна! — Тинетта все еще прижимала руку Гейнца к своей груди, глаза ее светились все той же загадочной улыбкой. — Не забудьте запереть на ключ парадную дверь. Покойной ночи, Минна!

— Покойной ночи, сударыня!

Минна ушла. Тинетта мягким движением опустила руку на спинку кресла.

— И где это Эрих пропадает? — прошептала она.

Тинетта подошла к креслу, стоявшему посередине, и опустилась в него. Она сидела, слегка подавшись вперед, не сводя глаз с огня в камине. Иногда от горящей груды дров отделялось полено и с глухим стуком падало на решетку, и тогда пламя разгоралось еще ярче. Его отсветы падали на лицо Тинетты, и оно тоже начинало светиться — прекраснее лица не было на свете.

«Никогда уж я не буду так любить, — чувствовал Гейнц. — А сейчас я люблю ее больше, чем когда-либо…»

Вошел Эрих. Он посмотрел на брата и на свою возлюбленную — они сидели на расстоянии друг от друга, каждый в своем кресле, неподвижно глядя в огонь, — и улыбнулся.

— Сейчас придет, — сказал он.

— Хорошо, мой друг, — ответила Тинетта, не поворачивая головы.

Однако Гейнц с раздражением повернулся к Эриху:

— Может, ты наконец объяснишь мне, что означает эта комедия? — спросил он злобно. — Кто сейчас придет? Почему ты отослал всю прислугу? Что это за игра в секреты?

— Как? Разве тебе Тинетта ничего не сказала? — безмерно удивился Эрих. Но хоть он и мастер был врать, его ложь частенько была шита белыми нитками.

Гейнц сразу же это заметил.

— Будет вола вертеть, — сказал он сердито.

— Я нахожу просто очаровательным со стороны Тинетты, — невозмутимо заговорил Эрих с неизменной своей любезностью, — что она решила сделать тебе сюрприз. Но никаких секретов, Малыш, тут нет, и я сейчас тебе все объясню. Мой милый мальчик, — он наклонился к Гейнцу и зашептал ему чуть ли не на ухо, словно чтобы не слышала Тинетта, — мой милый мальчик, тебя ждет незабываемое переживание. Молодая дама, которую ты сейчас видел, самая красивая, самая одаренная, самая прославленная берлинская танцовщица. И я заручился ее согласием, она будет танцевать только для нас троих… танцевать Шопена, Малыш!

Гейнц оторопел. И это все? Для этого такие таинственные приготовления? И что он, Гейнц, смыслит в танцах? Все, что он видел, это шаркающие пары, которых он насмотрелся за последнее время во всяких кабаках, да козлиные и телячьи пируэты гимназистов на школьных уроках танцев.

— Предположим, — согласился он. — Пусть танцы. Очень мило с твоей стороны. Теперь я, по крайней мере, понимаю, почему эта дева так упорно отказывалась от ростбифа.

Эрих дернулся на своем стуле, у него явно чесались руки.

Но Гейнц с видом победителя откинулся в своем кресле и вызывающе, свысока смотрел на Эриха, на лице которого дружеское расположение сменилось досадой.

— Ты все еще не уразумел, — продолжал Эрих. — Она не просто танцует. Дело в том… — Но он умолк и только загадочно посмотрел на брата.

— В чем же дело? — спросил Гейнц с насмешкой, по он чувствовал, что Эрих чего-то не договаривает, что-то держит про себя.

— Дело в том, что она танцует…

— Пора начинать! — неожиданно прозвучало из кресла Тинетты. — Пора начинать!..

Тинетта сидела, откинувшись на широкую мягкую спинку кресла, сидела, крепко зажмурясь, с полуоткрытым ртом. Казалось, она уснула и говорит во сне…

— Пора начинать! — сказала она в третий раз, почти напевно, так и не объясняя, что пора начинать.

— Да, в самом деле пора, — повторил за ней Эрих. — Извини меня, Малыш, ты сам все увидишь. Может быть, и Тинетта…

Так и не досказав, он пошел к третьему креслу, по ту сторону от Тинетты: теперь Гейнц совсем его не видел. В просторном холле водворилась тишина… Только изредка трещало полено в камине и каскадами рассыпались искры…

В душе у Гейнца все клокотало, но, несмотря на злость, он чувствовал, что и сам поддается этому захватывающему ожиданию. Танцы, что ж пускай, очень мило, но не станут же Эрих и Тинетта в лепешку расшибаться из-за каких-то танцев! Они разогнали всех слуг — а может быть, и Тинетта… сказал Эрих.

«Послушайте», — хотел было он сказать и вдруг заметил, что скрипач (слепой скрипач!) заиграл. И тогда он не стал ничего говорить, а стал слушать…

Льются чистые серебряные звуки, и вдруг Гейнц, словно повинуясь зову, поворачивает голову и видит ее, незнакомку, — она сходит по лестнице своей царственной поступью, — глядя на нее, Гейнц впервые понял, что в прямой осанке человека есть что-то божественное, отличающее его от всех других тварей…