Лиу уехал, и Синди погрузился с работу с головой. Иногда он выбирался повидаться с Квентином, иногда встречался с Рэем, но главной его спутницей в тот период стала работа. Синди это вполне устраивало, только иногда, когда он ложился в пустую постель, и ветер играл с занавесками, и с улицы дурманяще пахло ночными цветами, ему хотелось… чего-то. Даже не обязательно присутствия Лиу. Просто в груди разрасталось странное предчувствие, ожидание непонятно чего, которому не суждено было сбыться — в этом Синди был уверен. И все же, все же хотелось бросить все и сбежать, неизвестно куда, неизвестно к кому, и уже сквозь сон чудилось: ладони на плечах, губы к губам, светлые волосы — чьи? Лиу? — падают на лицо.
Наутро он вставал и ехал репетировать, как обычно.
Премьера была назначена на осень. Синди счел это хорошим знаком. Осень всегда была для него удачным временем года, в отличие от весны, и многие важные события в его жизни случались именно осенью. К спектаклю он подходил куда спокойнее и в куда лучшем состоянии тела и духа, чем в прошлый раз. Он доверял своему режиссеру, был уверен в коллегах и не терзался от страха провалить все. Ему никогда не удавалось полностью избавиться от сомнения в своих силах, но это было как раз нормальным — все равно на сцене это волнение испарялось неизвестно куда.
И все же, когда Синди узнал, что все билеты на премьеру раскуплены, он невольно поежился. Сам он успел достать билеты для Лиу и Квентина, подумывал еще провести свою «четверку» и Рэя, и вот — оказалось, что все продано.
— А чему ты удивляешься? — спросил Пауль. — Разумеется, на премьеру билеты раскупают всегда.
Синди вспомнил полупустой зал в «Домино», окинул взглядом ряды «Беты» и хмыкнул.
— Забыл, где выступаю.
— И с кем выступаешь, — усмехнулся режиссер.
«Конечно. И с кем. Кто придет на Синди Блэка? А на Ошу Хогай? Ну и вот…»
— Пауль, а почему ты предложил мне контракт? — вдруг спросил Синди. — Ты же меня видел тогда только в записи, да и то дерьмовой.
— Ну, запись была не такой уж плохой, а ты на ней выглядел достаточно впечатляюще, чтобы я это оценил.
— Я думал, что у тебя и так бы нашлись актеры, которые могли бы сыграть Зло…
— Если поступать так, как ты говоришь, — засмеялся Пауль, — то скоро бы у нас был не слишком длинный список одних и тех же людей, которых можно было задействовать в постановках. Как бы всем приелись эти лица! «Голден Эппл» не боится дать шанс талантливому человеку.
Перед премьерой в «Домино» Синди так устал эмоционально, что почти не волновался, зато теперь, когда он был здоров и весел, он едва не запаниковал по пути в «Бету». Уезжал он один — Лиу не имело смысла выходить из дома вместе с ним, потому что Синди еще предстояло готовиться к выходу на сцену. На этот раз за ним прислали машину — невольное напоминание об анатарских временах, когда он тоже добирался на концерты на заказанном транспорте. Но тогда он в салоне был не один, а теперь мог поволноваться всласть.
В «Бете» его сразу взяли в оборот костюмер и гример. Синди и не думал, что его простой костюм, который почти не изменился, можно столько времени поправлять, чтобы все было, как следует, а гример, по представлениям Синди, за то время, что работал с его лицом, мог там написать небольшой шедевр боди-арта.
В итоге он сам не узнал себя в зеркале. Лицо, шею и кисти рук ему загримировали белым. Из зала такое лицо должно было выглядеть как белое пятно, на котором выделялись только густо подведенные глаза. Существо без пола, без возраста и изначально без предрасположенности к чему-то. Зло, неоднозначное создание, несущее в себе ад.
Проверили наладонники — Синди так и отыгрывал магию с помощью света, но теперь у него на руках были приборы более сложные и удобные. Он обожал их и, хотя стеснялся в этом признаться, иногда думал, что в этих небольших черных «таблетках» со встроенными светодиодами на самом деле есть какое-то волшебство. Он поднял руку ладонью к себе — бледное лицо осветилось красным и приобрело зловещий вид. Свет сменился на голубой — и лицо стало печальным. Идеально.
В коридоре он столкнулся с Ошей, которая была уже одета, но без парика и головного убора.
— О, нашему мальчику подчеркнули его печальные глаза! — восхитилась она. — Как же ты сумеешь быть кровожадным и беспощадным?
— С дороги, святая карга, — прищурился Синди и скрестил руки на груди. — Не тебе мешать моим планам!
— Браво, — засмеялась Оша. — Верю.
За последние минуты до поднятия занавеса Синди извелся. «Стоило впервые выйти на сцену в семь лет, чтобы так трястись в двадцать три», — думал он, слушая, как заканчивают настраивать инструменты музыканты в оркестровой яме. Только грим на руках не позволял ему грызть ногти.
Но томительное ожидание закончилось, занавес пополз вверх, и зрители увидели сад, освещенный луной.
Как Синди любил эти декорации! Они сами по себе казались ему произведением искусства. Как они отличались от прошлых, сделанных на коленке, чтобы хоть как-то уложиться в бюджет. Сад был сказочным — и при этом совершенно реалистичным, и там, у каменной ограды объяснялась в любви молодая пара… Но вот влюбленные удалились под руку, зашумел ветер в листве, и из-за дерева выступил тот, кто следил за ними.
Синди опасался, что перед таким огромным залом играть будет сложнее — оказалось, ничуть. Оказалось, что нужно просто играть хорошо, на пределе возможностей, а смотрит десять человек или тысяча — не так уж и важно. И он делал, что мог.
В самом начале репетиций Пауль сказал, что в истории нужно будет иначе расставить акценты. Синди тогда не знал, что «расставить акценты» в танцевальном шоу означает «перекроить все». В истории, которую сейчас создавал он вместе с другими, никто не был прост — и никому не было просто.
— Пить, — потребовал Синди после первого действия, которое закончилось на том, как Зло разогнало своих слуг в приступе ярости и замерло посреди зала, мрачное… и растерянное.
На этот раз у него была своя гримерная, и там можно было и выпить воды с лимоном, и сесть, вытянув ноги, пока гример снова колдовал над его лицом, можно было бы даже прилечь, но Синди знал, что вставать будет в три раза сложнее. Но можно было хотя бы не торопиться — второе действие в любом случае начиналось не с него.
Самой сложной сценой во втором действии для Синди была не сцена смерти и даже не битва с Героем. Самым сложным был момент, когда они встречались лицом к лицу — и хрупкая девушка испуганно замирала между ними.
— Вот тут-то каждому и придется сделать выбор, — говорил Пауль. — Принцесса выбирает, когда пытается спасти их друг от друга и решить дело миром. Герой — когда соглашается ей уступить и не мстить. А Зло — когда решает убить их обоих, причем начать с нее. И вот после этого ни единого шанса у него нет.
До этого все было проще. Можно было сыграть и сомнение, и постепенное сближение с пленницей, и переходы от ярости к почти что нежности. Но станцевать, как все переворачивается в душе за считанные секунды? Сыграть чувства, которые само Зло не успело толком осознать? Каково это — балансировать между попыткой понять свою неправоту и желанием немедленно ответить болью за боль?
И Синди танцевал. Играл растерянность, муки выбора, ненависть, падение. Выпускал наружу тот ад, который Зло носило в себе. Смесь предельного эгоизма и пробуждающихся теплых чувств к другому человеку — вот что было Злом. Цветы на пепелище, листок на засохшем дереве. И — решение выполоть эти цветы самостоятельно. Зло убивало себя само, а Герой просто держал меч.
После этого сама смерть была уже пустяком. И на самом деле не худшим финалом.
Когда Синди вывалился за кулисы, его трясло, и зуб на зуб не попадал. Он только что пережил слишком много эмоций, пусть даже и не своих собственных. Можно сказать, что он был передатчиком, который транслировал переживания своего персонажа. Играть было сложнее, чем просто танцевать — в обычных танцах он хотя бы выражал собственные впечатления от музыки, а не чью-то ненависть, которая на время становилась отчасти и его ненавистью тоже.