Замначальника страшно удивился:

– А чего ж вы их не вывозите?

При этом группа была застрахована и зарегистрирована в том же МЧС.

Здесь надо сделать лирическое отступление о малой авиации в Магадане.

В Магадане на сегодня шесть вертолётов Ми-8, принадлежащих трём разным компаниям. Всем машинам более чем за двадцать лет, а кое-каким – и за тридцать. И в метеоусловиях, подобных описанным, они не летают. Не из-за недостаточной квалификации лётчиков, а потому что отсутствует всепогодное оборудование. Но на всякий случай, дабы не казаться совсем бесчувственными людьми, руководство этих компаний говорит, что им нужно прямое указание МЧС на вылет.

Именно этого указания добивался К.

Здесь представитель МЧС нашёл лазейку:

– А вы привезите нотариально заверенное обязательство, что в случае если вылет состоится, вы его оплатите!

К. начал звереть.

Он достал из портфеля банковские пачки денег, сказав, что он готов заплатить за вылет наличными.

Тут представитель МЧС и говорит:

– Привезите нотариально заверенный документ, что согласны оплатить этот рейс, причём по штормовым расценкам. Я сейчас еду домой, всё равно в конторе делать нечего, так вы ваши обязательства передайте на вахту, завтра мы их рассмотрим.

В это время Лисицын (а он сидел в хотя и тёплой, но палатке на том же побережье) снова позвонил Сане К., и тот дал ему телефон представителя МЧС. А сам поехал составлять документ, который обязывал его оплатить рейс.

Лисицын связался с замначальника МЧС – тот ответил, что ничего не знает, погода нелётная, и вообще – он сейчас даст телефон человека, который больше в курсе, чем он. И дал телефон Саши К.! После чего свой телефон отключил.

Лисицын, офонаревший, позвонил Саше, который уже оформил все необходимые бумаги и сидел в дежурке МЧС, советуясь с тамошним младшим лейтенантом, что можно ещё сделать.

В конце концов стало понятно, что никакой вертолёт сегодня не вылетит даже за чемодан с баксами.

Должен сказать, что нам на нашем берегу, под лодкой это стало ясно намного раньше, чем товарищам в Магадане.

К. отправился в морской порт, встретился с капитаном танкера водоизмещением восемь тысяч тонн и уговорил его выйти в море, чтобы забрать нас спасательными ботами. Капитан сперва согласился, потом узнал, что волнение в море – до восьми метров.

И выходить в море отказался.

В этот момент Лисицын позвонил в дежурку МЧС – и ему… снова дали телефон Саши К.

Уже глухая ночь, психуют все участники истории, самые спокойные, наверное, – это мы, сидящие под лодкой на нагретом пожоге. Только волны осыпают наше убежище осколками припая.

Мы уже отогревались в основном лагере (спасибо нам самим и Лисицыну, возглавившему спасательную партию!), когда над лагерем загрохотал вертолёт.

Из вертолёта выскочили двое – один с медицинским чемоданчиком, другой с автоматом, – оба с буквами «МЧС» на серых милицейских мундирах:

– Ну что там у вас происходит?

Через день наши гости пришли в себя. Впечатления, которые они вынесли из этой поездки, стоили, с их точки зрения, всех трофеев, добытых группой остальных охотников.

– Наконец я почувствовал себя мужчиной. На Западе с осознанием этого чувства сейчас всё сложнее и сложнее, – сказал Даг, пожимая нам руки в аэропорту.

А я вспомнил звон льдинок, катящихся по дюралевому днищу перевёрнутой лодки.

И поёжился…

Мы живём в сложном, быстро меняющемся и почти непредсказуемом мире…

Я до сих пор не знаю, откуда он у нас появился. Подозреваю, что это была часть какой-то сложной бартерной сделки, в которой участвовали пятидесятикилограммовая бухта плетёного каната, триста литров бензина, две рыболовные сети с подвешенными наплавами и грузилами, редуктор от лодочного мотора «Вихрь», четыре энцефалитных костюма и объектив «Таир-3». Где-то в цепочке обмена этими чрезвычайно полезными вещами между тремя или четырьмя полевыми отрядами нашей комплексной экспедиции притаилась вакансия, занятая студентом Павликом.

Павлик был очень аккуратный молодой человек с небольшим опрятным рюкзачком и столь же небольшим чемоданчиком из искусственной кожи. Чемоданчик сам по себе был странен, но не очень (мой тогдашний начальник отряда, например, возил с собой пластиковый «дипломат» – для карт, ведомственных документов и денег). Очень удачное решение, кстати.

Насторожила нас в рюкзачке и чемоданчике их откровенная новизна. Ну и, кроме того, на борт судна парень явился в каких-то кожаных ботинках (замечу: дело было в начале восьмидесятых, кожаные нетуристические ботинки тогда выглядели на полевом человеке, как полосатые гетры в толпе разномастной джинсовки где-нибудь на московской остановке). Да и сам мальчик был совершенно не экспедиционного типа – большеглазый, с длинными хлопающими ресницами (девушки таких любят называть «зайчиками») и по-женски манерный.

Наш завлаб привёл его на борт шаркета капитана Василича за руку, сам поставил на палубу его вещи и, словно извиняясь, пробормотал: – Ну вот, это Павлик, я предупреждал о нём, он учится в ХПИ, оформился лаборантом, – и быстро-быстро дематериализовался с трапа.

Павлик только махнул раз-другой своими бабочками-ресницами – как не обнаружил возле себя ни чемоданчика, ни рюкзачка: кто-то из наших мгновенно убрал их под палубу, и Павлик остался на ней один-одинёшенек.

Нет, не совсем так.

Он спустился в кубрик, где ему предложили чаю.

– Пахнет, – резюмировал Павлик и поднялся наверх.

Катер отшвартовался и вышел из бухты Нагаева.

Первая неожиданность ждала нас при высадке.

– Здесь что, нужны сапоги? – проговорил Павлик, брезгливо наблюдая за тем, как волны лижут берег.

– Ну… В общем-то, да, – сказал начальник отряда Володя Большой. – А тебя что, не предупредили?

Павлик сделал предельно страдальческое лицо.

– Я думал, это злая шутка, – ответил он.

– Злая – что? – не поняли мы все втроём, поэтому произнесли эти слова хором.

– Люди очень любят зло шутить, – сказал Павлик совершенно серьёзно и захлюпал носом.

Сперва мы предположили, что он таки простудился на палубе. Потом поняли: парень плачет.

Володя Большой лично снёс его на берег.

Мы ставили лагерь.

При установке лагеря из трёх палаток (жилая, кухня и камералка) любые руки очень и очень к месту. Кроме того, опыт показывает, что четыре человека ставят лагерь вдвое быстрее трёх. Объяснение этому очень простое: группа разбивается на две пары, в то время как в комбинации из трёх человек последний обычно оказывается чуть-чуть не при делах.

В паре с Павликом палатку ставил я.

– Это что? – спросил он, когда я подтолкнул к нему ошкуренную лиственничную стойку.

– Как что? Палка. Она стоит вертикально, потом сверху кладётся конёк, ставим вторую такую же, поверх натягиваем палатку.

– Она не очень чистая, – осуждающе протянул Павлик. Но стойку взял. Правда, держал её на расстоянии вытянутой руки и отвернувшись. Наверное, с его точки зрения, она пахла. Я хотел предложить ему забивать колышки, но натолкнулся на преисполненный презрения к несовершенству мира взгляд и быстро остановился на том, что парню можно предлагать только что-нибудь подержать. Поднять с земли и поставить на землю что-либо правильно он уже был не в состоянии.

Вечером нас ждал скандал. Настоящий скандал, закончившийся здоровым мужским плачем.

– Вы что, все едите из одних мисок и пьёте из одних кружек? Я видел, Владимир их моет вместе в одном тазике! Это негигиенично!

– Твоё решение вопроса?

– У каждого должна быть своя посуда, и каждый моет её отдельно!

Павлик лёг в угол на спальный мешок и заплакал.

Нечего говорить, что отдельная посуда была выдана ему незамедлительно.

Через два дня кто-то из нас заметил, что на дне Павликовой миски растёт слой пригорелой каши…

Нет, до этого Павлику поручили обкопать лагерь канавой.