Василич услужливо припечатал его наполовину заполненным стаканом водки.

– Куда это ты собрался, Василич? – проглотив одним махом содержимое стакана, уже вполне осмысленно заговорил мужик. – Вон горы все в снегу ещё. Навигация ещё десять дней будет закрыта…

– Студента надо отвезти в Ямск, – совершенно неожиданно для всех произнёс Василич и широко раскрыл для убедительности свои голубые кристально честные глаза баптистского проповедника. – На практику. А что до гор в снегу – так мы по горам на катере не ездием…

– Студента? – жирный мужик в камуфляже выглядел потрясённым.

– Ага, – Василич ткнул пальцем в Вадима, который, несмотря на время, проведённое на катере, сохранял признаки иногороднего происхождения. – Племяш Петровича. Он нас и соляркой заправил.

– Петровича… – Жирный, очевидно, не знал, что сказать. Затем он углядел среди человеческого винегрета в кубрике лысую смуглую голову «абрека». – Соловей, ты чо здесь делаешь?

– Надо в Сиглан смотаться. С проверкой, – сказал «абрек» с уже знакомой Вадиму то ли злобной, то ли ироничной усмешкой.

– Делааа, – протянул Жирный. – Мне просигналили, Василич, что ты водку в Ямск везёшь. А это, – он поднял кверху палец, такой же жирный, как лицо и брови, – запрещено!

– Кому ты веришь, Серёга? – проникновенно произнёс Василич. И слышна была в его голосе неподдельная грусть, скорбь и горечь за весь род человеческий, глубоко погрязший во лжи и скверне. – Когда ты помнишь, чтоб я водку националам возил? Нет, ты обыщи, обыщи весь шаркет до самых пайол! И ты найдёшь водку. Ну, ящика три. Ровно стока, скока её надо до Ямска дойти. Ну бутылку в день на человека… Ну две… А на чём мы обратно вернёмся – один Бог ведает…

Вадим, лично погрузивший на борт не менее сотни ящиков огненного зелья, предположил, что если бы всю наличную водку на катере заправить в танки вместо солярки, то её хватило бы обойти вокруг Земли, но благоразумно промолчал. Жирный же в камуфляже сдувался и худел буквально на глазах. Он понимал, что ему врут в глаза, но мозг, очевидно, был физически не в состоянии удерживать более одной мысли. Наличие же «абрека» на судне запутало его окончательно.

Началась пьянка. По впечатлениям Вадима – четвёртая за последние тридцать шесть часов на борту судна. Это не считая мелких стопариков, стаканчиков и стаканов, проглатывавшихся всеми присутствующими как бы по ходу дела. На первый взгляд пьянка началась стихийно, но внимательный наблюдатель легко бы сообразил, что её режиссировал весьма искушённый человек – капитан Василич.

Через час интенсивного общения Жирный начал публично «сдавать» оперативную информацию:

– С той стороны пирса «башмак» пришвартован. На нём экипаж деревенский, хотят на Кирас идти. Мы им выхода не даём, вот они на вас данные и скинули – чтобы разрешение себе купить.

«Башмаком» называлась серая, плоская, мятая, как газетный лист на клумбе в день демонстрации, баржа-танковозка, пришвартованная с другой стороны пирса.

Его команда – четверо бритых наголо серых, тощих, татуированных моряков – уже несколько часов безмолвно наблюдала из рубки за творившейся у Василича суетой.

– Кирас – золотое дно, – хмыкнул «абрек». – Две тысячи тонн одного чёрного металла, триста тонн соляры, четыре трактора, цветмета семьдесят тонн.

– «Башмак» поднимает всего сорок, – хихикнул Василич.

– Сорок тонн цветмета – уже неплохие деньги, – рассудительно сказал Перец. – Плюс горючее халявное. Вполне оправдывает. Можно ближнего сдать с потрохами.

– Что с поселковых взять, – мирно ответил Василич. – Нищие, как собаки на орочонском стойбище.

– Что, в общем-то, не повод людей закладывать направо и налево. Как в анекдоте: выдал Мальчиш Плохиш Мальчиша Кибальчиша за бочку варенья и ящик печенья. Повесили белые Кибальчиша. А Плохиша с ящиком печенья и бочкой варенья послали куда подальше. Сидит злобный Плохиш и ругает буржуинов последними словами – дескать, жмоты, сквалыги и сволочи. Поднимает глаза, видит повешенных: «И с пацанами как-то нехорошо получилось», – рассказал со злобной усмешкой «абрек» бородатый анекдот.

В какой-то момент Вадим вдруг понял, что употребляемое применительно к охотоведу слово «Соловей» – не кличка, а данная ему при рождении фамилия. Судя по смуглой разбойничьей роже, происходил он из донских казаков, неизвестно какими ветрами (а вернее всего – по причине беспокойства характера) попавших на восточный рубеж страны.

– Вот, у всех везде друзья, родственники, инспектора, даже денег не с кого взять, – сокрушённо сказал Жирный на трапе своему безмолвному напарнику.

– Ложь, чтобы в неё поверили, должна быть грандиозной, – хмыкнул Соловей.

– Это рыбнадзор был, местный, Серёга Пыхов, – снизошёл до объяснения Перец. – Никто и звать никак, но деньги клянчит.

Тем не менее экипаж довольно шустро принялся выгонять весь лишний народ из кубрика, трюма и машинного отделения на пирс. После чего Перец отдал швартовы, Василич завёл дизель и потихоньку-потихоньку, в четверть газа, начал красться вдоль чёрного скалистого берега. Самоходная баржа доносчиков продолжала стоять у пирса. На её палубе не было ни движения, но кормовые иллюминаторы, как глаза спрута, наблюдали за их отплытием.

– Чтоб вам на скалу наскочить в Сигланском заливе, – злобно сказал Перец.

– Это они смогут, – ухмыльнулся Соловей. – Я там как раз подходящую знаю – торчит посреди прохода…

– Народ мне непонятный, – обернулся от штурвала Василич ко всем собравшимся в рубке – матросам, охотоведу и Вадиму. – Танковозку ту купили бандиты с рынка прошлой осенью. Вместо того чтоб набрать на неё нормальную команду с пирса, наняли какую-то безработную сволочь. Поставили на ней капитаном бывшего старшину ВМФ срочной службы. Наверное, вместо документов ему дембельский альбом засчитали.

– Военные моряки на гражданских судах самые мрази, – сказал Перец.

– Как раз понятный очень народ, – хмыкнул Соловей. – Видали мы таких. Редко доживают до конца навигации.

Если из Города берега бухты представляли собой ровный и плавно изогнутый полумесяц, то при взгляде с воды в этой линии открывались странные потаённые заливы, шхеры и укрытия, выглядевшие, будто осколки разбитого зеркала, разбросанные на мостовой под каменной стенкой. Стояло время призрачных белых ночей, и, несмотря на отсутствие солнца, небо и вода светились одним серо-мутным цветом.

Вадим обратил внимание, что в глубине каждого такого морского укрытия на берегу горит костёр.

– Бичи, – сказал матрос Степан. Маленький, юркий и крепкий, как обезьяна, и такой же чёрный лицом, он едва доставал макушкой Вадиму до уха. – Здесь краба ловят и в банки катают. У них тут дырки в земле выкопаны, навес сделан полиэтиленовый. Всё производство в одном месте – ловушки, банки, костёр, закаточная машина. Маруха какая-нибудь живёт, одна на бригаду. Иногда красивые девки попадаются, – мечтательно прицокнул языком Степан.

Вадим содрогнулся: он представил себе «красивую девку», согласившуюся на жизнь с бичами в яме, прикрытой полиэтиленом.

– В тюрьме отсидят, выйдут, на работу никто не берёт, – пояснил Степан. – А здесь воздух свежий, крабы, водка и мужики. Так лето с мужиками и бичуют.

– Но мы туда не пойдём, – прервал мечтания Степана Василич. – Готовь якорь. Сейчас становиться будем, до двадцати четырёх ноль-ноль. Негоже в понедельник морского царя гневить… Ложись спать, парень. Ещё на воду насмотреться успеешь…

Вадим спустился в кубрик, где лёг на какую-то койку. Двигатель за стенкой дышал жаром, в спёртом воздухе каюты можно было губкой собирать солярку. Медвежья шкура на полу испускала невыносимые миазмы. Вадим задумался о том, как здесь вообще можно отдыхать в трезвом виде, и, убаюканный волнами, заснул, не додумав этой своей мысли. Он не услышал даже, как в 00:01 стартёр со скрежетом провернул вал дизеля, тот схватился, застучал – и медленно вывел браконьерское судёнышко за острый, словно игла, мыс, названный гидрографом Давыдовым по имени капитан-командора Российского Императорского флота Алексея Ильича Чирикова.