Над вопросом «для чего затеялась игра в человека?» размышляет и бывший священник закрытой кладбищенской церкви Матвей Лоскутов, создавая «собственное «еретическое» учение о природе человека, сотворении мира, об изначальных «ошибках» Создателя, об извечном противоборстве добра и зла, Бога и Дьявола» (Оклянский 1995: 97). Глубина осмысления онтологических вопросов Л. Леоновым в полной мере выявляется в контексте натурфилософской прозы 1980-х годов, в частности и «романов-предупреждений».

Проблема двойственности человеческой природы – центральная в творчестве А. Кима. Так, в романе «Белка» ставится вопрос о том, не является ли человек ошибочным творением природы, существом изначально двойственным, противоречивым. Концепция человека в романе «Отец-Лес» претерпевает изменения по сравнению с «Белкой». По словам автора, «в своем мире человеки гораздо ближе к сатане, чем к Богу», и этим объясняется страсть к самоуничтожению, запечатленная в романе-притче.

Ч. Айтматов в романе «Плаха» также размышляет о «смысле существования человека», об «изначальном опыте добра и зла», он стремится понять человека, «единственного обладателя разума» на земле, «противоречивое существо», гения и мученика (Айтматов 1987: 25).

Проза последней трети XX века представила опыт философского осмысления места человека во Вселенной на исходе второго тысячелетия, когда первоочередными стали вопросы об угрозе глобальной катастрофы, об устройстве мироздания, которое, возможно, таит в себе самоубийственное начало. Объективной предпосылкой подобного осмысления настоящего стал разлад внутри системы – единого Универсума, спровоцированный человеком в его противоборстве природе. Именно поэтому натурфилософская проза конца XX века вышла на новый уровень осмысления взаимосвязей человека и природы, который в критике был назван «космическим», «планетарным». Этот аспект важен для авторов «романов-предупреждений», А. Ким в романе «Отец-Лес» раскрывает «земной мир как мир космический, не замкнутый в самом себе» (Ким, Шкловский 1990: 55). Обращение к коренным проблемам бытия человечества на исходе XX века в концепция Природы как целого, в основе которого лежат «гармонические закономерности Космоса» тесно взаимосвязаны в романе.

Хотя повествователь подчеркнуто сомневается в «простодушных откровениях» ангела Дымкова, но в контексте идейной концепции романа они представляют особый интерес, так как содержат в себе утверждение о вечности Вселенной и об отсутствии Творца ее. «И тогда вся ушедшая в разгон громадина, взорвавшаяся на критическом нуле, совершит молниеносный перекувырок в обратный знак, чтобы, постепенно замедляясь и возвращаясь в прежний статус, мчаться по орбите в новом качестве своего зеркального отраженья» (Леонов 1994:1, 162). Теория Дымкова «в корне отрицала божественность миротворенья», сводя его в «разряд проходного эпизода, энергетического щелчка» (Леонов 1994: I, 174), доказывая «вещную прочность машины», «никогда не умирающей Вселенной» (Леонов 1994:1, 169).

Л.М. Леонов в «Пирамиде», учитывая научные концепции XX века, предлагает свою, циклическую, концепцию модели мироздания. Своеобразие романной космологической версии проявляется в том, что эсхатологический прогноз автора требовал определить «математические координаты» нынешнего пребывания человечества в мироздании, чем и вызвана проекция «адреса» местопребывания на модель Вселенной с ее «скорее силовой, нежели материальной, пористой структурой, вроде мыльной пены, и еще никому не известной формой сущности» (Леонов 1994:1, 161). В «Пирамиде» речь идет об Апокалипсисе от Никанора, однако и сам роман может быть назван «Апокалипсисом от Л. Леонова», так как в нем запечатлена «эпоха наша, предшествующая великому финалу» (Леонов 1994:1, 97).

Трагическая реальность XX века, исторический путь России в этом столетии предоставили в распоряжение Леонова обширнейший материал для осмысления и выявления направленности движения человечества и развития цивилизации. Эсхатологический прогноз автора обусловлен стремлением предупредить о «надвигающейся катастрофе», предостеречь от повторения тех ошибок, широкий спектр которых «развернут» в романе, и в то же время верой в возможность продлить пребывание человечества на Земле. Дымков, заглядывая в странички будущего людей, выражает эту веру: «Страшные странички, которые еще они смогут переписать, если успеют» (Леонов 1994:1, 626). Спасение автору «Пирамиды» видится в возвращении Бога в жизнь человеческую (через сердце детское – «наиболее достойное Бога», «обжитое его жилище») (Леонов 1994:1, 358), в способности подняться «из глубины падения» «на вершину спасительного покаяния» (Леонов 1994: II, 35), в возрождении «отживших святынь», добродетелей, первая среди которых – любовь: «И сегодня любовь не просто дар в расцвете жизни, но и единственный через пламя смутного времени перекинутый мостик в далекое послезавтра» (Леонов 1994:1, 666).

Современная «антология предупреждений» едина в поиске спасительных путей для человечества, в отчетливом осознании катастрофичности бытия на исходе XX века, в стремлении предостеречь против грядущего катаклизма, аннигиляции и «отката назад». Большинство писателей, в отличие от Л. Леонова, обращаются к отдельным сторонам трагической современности, несущим в себе разрушительное начало. «Пирамида» Л. Леонова оказывается созвучной всем произведениям «антологии предупреждений» и в то же время намного опережает ее по масштабу осмысления и изображения истории и бытия человечества в завершившемся столетии, став по сути произведением XXI века. Роман Л. Леонова благодаря избранному им масштабу осмысления и изображения человеческого бытия в XX веке представляет собой «итоговую» синкретическую книгу – «в патмосском жанре репортаж об ожидающих нас бедах, если своевременно не принять мер самозащиты» (Леонов 1994: I, 175), – как охарактеризовал ее один из героев романа.

Заключение

Известный мыслитель М. Мамардашвили говорит о философствовании как об особом акте познания мира и себя в нем, акте, дающем нам некое обобщенное, универсальное знание, свободное от повседневной «гонки за происходящим» (Мамардашвили 1992: 29). Проза о человеке и природе второй половины XX века представила опыт философского понимания места человека во Вселенной на исходе второго тысячелетия, когда в числе «реальных» проблем современного бытия оказались вопросы возможной глобальной катастрофы, устройства мироздания, таящего в себе самоубийственное начало.

Натурфилософская проза вышла на новый уровень художественного осмысления взаимосвязей человека и окружающего его мира, который критика определила как космический, планетарный. Этот уровень обусловлен новым мышлением, зародившимся в XX веке. В.И. Вернадский охарактеризовал его следующим образом: «Человек впервые реально понял, что он житель планеты и может – должен – мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но и в планетном аспекте» (Вернадский 1991: 28). Современные ученые отмечают, что сегодняшняя научная и философская мысль «все чаще приходит к идее антропокосмизма, который исходит из понимания человека как органической и активной части космоса и Вселенной, включая все возможные в ней формы жизни, разума и гуманности» (Фролов 1983: 335).

Проза о человеке и природе второй половины XX века обращена к возможным последствиям этого взаимодействия, к вопросам ответственности человечества за них. В связи с чем приобретают особую актуальность онтологические вопросы, «сформулированные» литературой, как «кто, для чего все это выдумал», жизнь эту («Привычное дело» В. Белова), зачем весь этот мир и трудная жизнь человека в нем (В. Распутин, Ч. Айтматов, А. Ким), «что это такое – “я”» (А. Ким), «как жить дальше на свете» («Белка» А. Кима, «Комиссия» С. Залыгина), что есть смерть и что за нею (В. Астафьев, В. Белов, А. Ким), как прожить эту жизнь достойно (С. Залыгин, Ч. Айтматов, Ю. Сбитнев).