«Оба протокола написаны собственноручно Андрониковым, — замечал И. Мальский. — И по характеру текста явно отличаются от прочих стремлением доказать свою лояльность и каким-то мелким наушничеством». И через месяц Адроников был освобожден «за отсутствием состава преступления».
Леонид С. Липавский, менее известный из упоминаемых в допросах, в литературе принял псевдоним Л. Савельев, — поэт, лингвист и философ. Погиб в ноябре 1941 года.
21 марта 1932 года выездная сессия коллегии ОГПУ вынесла обвинительный приговор: Туфанову — 5 лет заключения в концлагере; Хармсу, Введенскому и Бахтереву — по 3 года лишения прав проживания в крупных городах. После этого Хармс и Введенский были освобождены, а 13 июля — сосланы в Курск. Но уже 18 ноября им разрешено вернуться в Ленинград и даже восстановиться во всех гражданских и писательских правах. Однако, реабилитация участников этого дела произошла лишь в 1989 году.
«Пустяки» и «Остров 5 К»
В шестом номере «Чижа» за 1932 год стали печататься картинки А. Успенского «Приключения Петьки Доценко и гуся Барбоса» с анонимными подписями под ними, заключительная глава которых появилась в № 2–3 за 1933 год.
Одновременно Евгений Шварц писал кукольную пьесу «Пустяки», героями которой являлись тоже гусь Барбос и Петька Доценко. Поэтому авторство подписей под картинками А. Успенского не вызывает сомнения. Интересно другое, — что появлялось раньше: надписи к картинкам, а потом переходили в пьесу, или — наоборот. Хотя это и не имеет принципиального значения. Основная мысль, что из-за различных пустяков — расхлябанности, невнимательности, равнодушия, зряшной потери времени — губились хорошие дела, прослеживалась и там, и тут. Действие происходило на заводе, в сарае, где ребята выращивали поросенка для заводской столовой, на дне реки, откуда водолазы извлекали груз, утонувший по вине капитана, и т. д.
Уже 22 февраля 1932 года состоялось чтение и обсуждение пьесы на Худсовете ТЮЗа, где решался вопрос о репертуаре на будущий театральный сезон. На этот раз все прошло благополучно для пьесы и её автора. Единогласно она была принята для постановки в театре марионеток.
Театр Марионеток был образован при ТЮЗе в 1924 году по инициативе Евгения Деммени. Для него и предназначались «Пустяки».
— У меня в театре Деммени шло несколько пьес. В начале тридцатых годов «Пустяки». Тут я впервые испытал, что такое режиссер и все его могущество. Ничего не оставил Деммени от пьесы. Выбросил, скажем, текст водолаза, целую картину сделал вполне бессмысленной, полагая, что оформление подводного царства говорит само за себя. Я тут впервые понял, что существуют люди, которые не умеют читать и никогда не научатся этому, казалось бы, нехитрому искусству. Он сокращал, переставлял и выбрасывал все, что надо было куклам. И сюжетно важные места вырезал с невинностью неграмотности. И пьеса, то, что для меня главное мучение, оказалась рассказана грязно, с зияющими дырками. Можно было подумать, что я дурак. И что ещё удивительнее, никто этого не подумал. Но и не похвалил меня. Состоялась обычная премьера, поставленная полуумело и заработавшая полууспех».
А у Деммени эти события вызвали совсем иное восприятие. Вспоминая их, он писал: «1930 год был трудным в творческой жизни театра. Атаки педологов, предпринятые ими несколько раньше на сказку, дали уже к этому времени неблагоприятные результаты, и театр находился в поисках пьес, которые могли бы заполнить образовавшиеся в репертуаре бреши. На помощь театру пришли многие сотрудничавшие с ним драматурги и в первую очередь Самуил Яковлевич Маршак, написавший специально для нас несколько маленьких пьес. Он же познакомил нас и с молодым драматургом Евгением Львовичем Шварцем, уже попробовавшим свои силы в Ленинградском ТЮЗе. Е. Л. охотно откликнулся на наше предложение написать пьесу для кукол, и вскоре появилась его первая пьеса для кукольного театра «Пустяки». Эта пьеса в веселой и занимательной форме затрагивала серьезный вопрос о внимании к мелочам. Как часто дети (да и все мы) не задумываемся о последствиях поступков, которые на первый взгляд кажутся незначительными. Как часто проходим мы мимо так называемых «пустяков». Вот о необходимости внимательного отношения к «мелочам», о значении каждого нашего поступка и рассказывал спектакль».
Позже, выступая на совещании по репертуару кукольных театров 24 января 1934 года, Шварц оценил свою первую кукольную неудачу несколько иначе. К тому же ему хотелось определить особую специфику кукольного представления, чтобы в будущем довести такие неудачи до минимума. «В кукольном театре я человек совершенно чужой, — сказал он тогда. — Я один раз только попробовал написать пьесу для кукольного театра, и воспоминание об этом для меня одно из самых неприятных. Я написал пьесу «Пустяки», которую ставили в марионеточном театре. Причем, когда я читал эту пьесу, то она нравилась и мне, и театру, но когда я увидел её с куклами, у меня появился, во-первых, целый ряд идей, а во-вторых, очень неприятное впечатление. Мне представлялось, что пьеса достаточно лаконична, и так как у марионеток нет мимики и очень ограничен жест, то мне казалось, что нужно дать как можно больше действия и чтобы оно все время менялось. Поэтому я наградил пьесу и поездом, который неожиданно уходит, и человеком, который опаздывает на него, и дрезиной, и пожарной командой, и гусем, который все время ходит. Но слов, которых мне казалось в пьесе очень мало (и неудивительно если бы это касалось только меня — я человек новый, но так казалось и театру), — по сути дела оказалось очень много. И дело не только в этом: целый ряд вещей, казавшихся смешными, когда читаешь, на сцене каким-то образом пропадали…
Несомненно, что у кукольного театра есть своя специфика, и несомненно, что её как следует никто у нас не продумал и не формулировал; причем, возможно, что специфики здесь больше даже, чем в кино, потому что в целом ряде точных и непреложных кинематографических правил я сомневаюсь. Первый закон, как мне казалось, состоит в следующем: если ты выпустил на сцену кукол, то они должны делать что-то такое, чего не может делать живой человек. Причем, если куклы начинают оперировать живыми вещами — лить воду, стелить кровать и т. д., то это производит на зрителей потрясающее впечатление. Затем, кукла, как бы её ни двигали (я говорю сейчас сугубо формалистические вещи), все-таки в высшей степени условна, а говорит она чрезвычайно бытовым образом. Это раздражает… Поэтому на манеру читать нужно обратить серьезное внимание. Я не знаю, должны ли говорить куклы другими голосами, но, во всяком случае, для кукол должна быть выработана какая-то особая манера читки. До сих пор этот вопрос каким-то образом совершенно не тронут, и каждый автор является дилетантом поневоле, потому что научиться ему негде, иначе как написав несколько плохих пьес. Но это слишком большой риск…».
И вдруг сам себе отвечает самым удивительным образом: «Что для этого можно сделать, я не совсем ясно себе представляю… Изучением специфики кукольного театра придется заняться специальным методическим кабинетам. Я не особенно верю этому занятию, но, по-видимому, что-то нужно делать…». Вероятно, придется положиться на свою интуицию и, как всегда, на свой «вкус».
А в сентябре 1932 года в помещении, в котором потом будет Планетарий, открылся Музыкальный детский театр. Он являлся как бы филиалом (или — приложением) аттракционов в парке, которые и финансировали спектакли. Но вскоре «американские горы» сгорели; финансирование прекратилось, и 13 мая 1933 года театр прекратил свое существование.
Но 31 марта была сыграна премьера «музыкальной комедии в 3-х действ.» «Остров 5 К». Текст Евгения Шварца, музыка Никиты Богословского, постановка И. М. Кроля, художник В. А. Шварц, дирижер Александр Беренс. Расшифровывалось название как «Остров пяти крокодилов». Сокращение до «5 К» казалось автору загадочней, таинственней, что уже само по себе могло заинтересовать юных зрителей. Никита Владимирович говорил, что это была его первая серьезная работа на театре, потому что музыка, написанная им для спектакля театра Музкомедии в 1929 году «Ночь перед Рождеством» по Гоголю, когда композитору было всего 16 лет, «была крайне несовершенна», а вот следующая работа — «детская музкомедия «Остров 5 К», написанная на либретто замечательного сказочника Евгения Шварца, была уже куда профессиональней…».