В Жонвиле то и дело случались скандалы — одна девушка чуть не умерла с голоду и холоду, другая была близка к сумасшествию, третью, после долголетней изнурительной работы в мастерской, выбросили на улицу без гроша, и она грозилась возбудить против монахинь громкое судебное дело.

Остановившись на дороге, Марк рассматривал внушительное здание мастерских, молчаливое, точно тюрьма, мертвое, как монастырь; в этом доме погибало множество молодых жизней, и ничто не говорило здесь о плодотворном, счастливом труде.

— Вот в чем сила церкви, — заметил Марк, — она приспосабливается к потребностям современности и бьет нас нашим же оружием. Она занимается производством и торговлей, изготовляет и продает всевозможные продукты потребления, начиная с одежды и кончая ликерами. Многочисленные монашеские ордена являются просто-напросто производственными артелями; располагая почти бесплатной рабочей силой, они сбывают свою продукцию по сниженным ценам и тем самым разоряют мелких предпринимателей, которые не в состоянии конкурировать с ними. Нажитые миллионы поступают в пользу церкви и позволяют ей вести против нас истребительную войну; накапливая все новые миллиарды, конгрегации могут причинить нам еще немало вреда.

Женевьева и Миньо молчали, подавленные. В предвечерней тишине заходящее солнце зажигало розовым пламенем угрюмый мертвый дом Доброго Пастыря.

— Только не думайте, что и я унываю! — бодро воскликнул Марк. — Наши враги еще очень сильны, это верно. Но у нас есть другое оружие — книга, учебник начальной школы, она принесла истинный свет, и с ее помощью мы победим всю ложь, которую они проповедуют уже столько веков… В книге великая наша сила, дорогой мой Миньо. Пусть они разрушают все хорошее, что мы создали, пусть толкают назад темных людей; как только мы возобновим борьбу за просвещение, мы овладеем потерянными позициями и устремимся вперед, пока не достигнем Города будущего, Города братства и мира. Каторжный труд в мастерских Доброго Пастыря исчезнет, как всякий не-посильный труд, символ кровавого сердца разобьется, как разбился древний фаллус, как разбились другие грубые фетиши былых религий… Слушайте, Миньо, всякий ученик, которому вы сообщили хотя бы одну истину, будет новым гражданином, борцом за торжество справедливости. Давайте же примемся за работу! Как бы ни был труден и мучителен путь, который нам предстоит пройти, в конце его нас надет победа!

Этот благородный призыв властно прозвучал в вечерней тишине; солнце садилось в чистом небе, обещая на завтра ясный день. Вдохновленный словами Марка, Миньо отправился к себе в Морё, а Женевьева и Марк вернулись в Жонвиль, полные решимости и мужества.

Им предстояла трудная задача: немало потребуется усилий и настойчивости, чтобы вырвать мэра Мартино, муниципальный совет, все население из цепких рук кюре, твердо решившего ни в чем не уступать. Когда в Жонвиле было получено известие о назначении Марка, аббат Коньяс не выказал ни гнева, ни страха перед опасным противником, но лишь презрительно пожал плечами. Он твердил всем и каждому, что эта жалкая. посредственность, потерпевший поражение, разжалованный учитель, замаравший себя защитой Симона, не продержится здесь и полугода; его сослали сюда, чтобы избавиться от него, и, вероятно, скоро совсем прогонят. Но в глубине души кюре далеко не был спокоен, прекрасно сознавая, что столкнулся с уверенным и сильным противником, страстным поборником истины, и потому, из боязни повредить своему делу, проявлял необычайную осторожность и сдержанность, не давая воли своей запальчивости. Жонвиль имел удовольствие лицезреть нового Коньяса — дипломата и политика, спокойно ожидавшего, что господь покарает его врага. Но его старая служанка Пальмира, с годами становившаяся все злее, не могла, подобно хозяину, молча выказывать презрение; она даже уверяла, будто новый учитель похитил из церкви в Майбуа святые дары и надругался над ними в присутствии всего класса. Это не было доказано, как и рассказ о том, что во время занятий в школе Марку помогает сам черт, который появляется из стены. На людях Коньяс бранил ее за эти сплетни. Но у себя дома, без свидетелей, кюре и его служанка, оба на редкость жадные и скупые, прекрасно ладили друг с другом; один старался выжать как можно больше денег из прихожан, другая подсчитывала доходы и злилась, если деньги не поступали. И вот аббат Коньяс повел тайную ожесточенную борьбу против Марка, распространяя о нем ядовитую клевету, надеясь уничтожить учителя с его школой, чтобы по-прежнему хозяйничать в общине, где приходская церковь останется центром единой власти, церковной и гражданской.

Марк, со своей стороны, действовал так, словно церкви вовсе не существовало. Прежде всего он стремился открыть людям истину и постепенно вывести мэра, муниципальный совет и всех жителей общины из мрака суеверий. Он мечтал о том, что школа станет центром культуры и просвещения, что в людях проснется чувство братства, они познают свою силу, вкусят радость жизни, и будет положено начало справедливому и счастливому обществу будущего. Теперь он ограничивался ролью воспитателя и наставника, будучи убежден, что подготовляет грядущее торжество истины и добра, сообщая ученикам необходимые знания, пробуждая в них разум и волю. В это он свято верил, к этой цели страстно стремился. Он снова стал секретарем мэрии и осторожно давал советы Мартино, который в глубине души радовался его возвращению. Мартино уже пришлось выдержать ссору с женой, так как с уходом Шанья некому было петь в церкви, и аббат Коньяс отменил большие мессы. Снова возбудили вопрос о церковных часах; они уже давно остановились, и муниципальный совет утвердил расход в триста франков на покупку часов, которые и были помещены на здании мэрии. Тогда люди поняли, что в Жонвиле дела пошли по-новому. Многим это показалось дерзостью. Но все же покупку одобрили — наконец-то можно узнать точное время, ведь старые церковные часы были годны только на свалку… По этому поводу острили: теперь не церковь, а мэрия будет показывать время. Однако Марк не спешил праздновать победу; он знал, что предстоит поработать еще не один год, чтобы вернуть утерянные позиции. Но с каждым днем он приближался к заветной цели, он терпеливо трудился для будущего, крепко надеясь со временем привлечь на свою сторону себялюбивых и малодушных крестьян, уже потерявших веру, которые радостно примут истину, когда поймут, что она — источник здоровья, благоденствия и мира.

Для Марка и Женевьевы это были годы счастья и плодотворного труда. Еще никогда Марк не чувствовал такого подъема жизненных сил. Возвращение Женевьевы, ее любовь, их согласие придавали ему энергию, теперь уже не было разлада между убеждениями и жизнью. Если раньше его мучила мысль, что, поучая истине других, он не может убедить горячо любимую подругу, мать своих детей, с которой живет бок о бок; если он несколько вяло боролся с заблуждениями и ложью, сознавая, что не способен искоренить их в своей семье, то теперь он обладал непобедимой силой, ибо полное семейное счастье, совершенное единомыслие супругов неоспоримо доказывали его правоту. А какую чистую радость, какое удовлетворение доставлял супругам совместный труд на одном поприще! Они вели занятия по единому плану, но каждый вносил в работу нечто свое. Когда Женевьева порой падала духом, Марк предпочитал не вмешиваться и предоставлял ей самой разобраться в ошибках, победить в себе тяжелое наследие прошлого. Каждый вечер, по окончании уроков, отпустив ребятишек, учитель и учительница оставались одни в своей тесной квартирке; они беседовали об этих детях, вверенных их попечению, обсуждали работу минувшего дня, намечали каждый для себя план занятий на завтра. Женевьева, больше доверяя чувствам, чем книге, старалась воспитать в своих ученицах прямодушие и доброту, стремилась освободить их от векового подчинения мужчине, развивая их разум и сердце; при этом она не хотела, чтобы они горделиво сторонились мужчин и остались одинокими в жизни. Марк пошел бы дальше: он считал нужным сообщать мальчикам и девочкам одни и те же знания, уверенный, что со временем каждый пол осознает свое место в обществе. Им хотелось бы объединить детей для совместного обучения, как это уже сделал Миньо. Но в Морё было всего двести с чем-то жителей, и у Миньо училось человек двадцать пять детей, а в Жонвиле, где население достигало восьмисот человек, у Марка в классе числилось до тридцати мальчиков, а у Женевьевы — столько же девочек. Если соединить их вместе, какой получился бы превосходный класс, Марк был бы старшим учителем, Женевьева — его помощницей. Они пришли к убеждению о пользе совместного обучения в школе, где педагоги — муж и жена; супруги стали бы для малышей отцом и матерью, учили бы и воспитывали их, как собственных детей. В такой системе они усматривали немало преимуществ: дети приучатся реальнее смотреть на жизнь, станут мягче и искреннее, у них разовьется дух соревнования. Для учителя лучшая помощница — его жена. С какой радостью Марк и Женевьева разрушили бы стену, разделявшую их классы, чтобы собрать вместе свою детвору; его зрелый ум и познания, ее нежная забота, отданные безраздельно детям, помогали бы создавать будущие счастливые семьи, по примеру их собственной семьи, тесно связанной телесными и духовными узами.