На Арене сегодня дают «Аиду» Верди, за тем Семен и приехал. С первыми звуками оркестра тысячи людей зажгли тонкие свечи. (Их раздавали при входе). Красиво. Каменные сиденья хранят дневное тепло. Слова итальянских арий мало значат для Семена, редко слышны известные: любовь, смерть.

Вспомнились томление и страх первой любви. Было на параде мод, может быть первом в тогдашнем Свердловске. Вика на подиуме остановилась левым коленом вперед, будто стремилась выйти в зал, и заключительный поворот головы. Каштановые волосы разлетелись веером и блеснули в свете рампы зеленоватые глаза. Семен погиб навсегда.

На подиуме Арены ди Верона, меж тем, Анна Нетребко и Плачидо Доминго темпераментно поют о любви. Плененная дочь эфиопского царя Аида и Радомес, начальник дворцовой стражи фараона.

– От любви голову потерял – сказал сосед по скамье, пожилой и опрятно – старомодный.

– Кто потерял? – очнулся Семен. Пятнадцать тысяч зрителей вместила Арена, волею судьбы двое русских оказались рядом.

– Радомес. Рассудите, должность его секретная, да встречается ночью с военнопленной, диссиденткой из враждебной страны – Аидой.

Он нанялся в Дом моделей прислугой за все: рабочий сцены, электрик, осветитель. Каждый вечер видит Вику. Модель: с подиума раздеться, подают очередное платье, курнуть зажженную сигарету, в зеркало глянуть – пошла от бедра. На все две минуты. (Не забыть платье надеть, в белье не выйти). Часа через два косметика на их лицах жухнет серыми пятнами. В гонке дивы не стесняются мужчин, вычеркивают из сознания. Сема видел Вику за кулисами в белье и с сигаретой, заговорить с ней не одетой не смог. В конце сезона она подошла. Отец отдал Семену «жигули – копейку», катались на тряской машинке и научились молчать вместе. Семена тяготил скорый призыв в армию, Вика об этом не упоминала. Страстно, до онемения скул, целовались иногда, лезть под юбку и мысли не было. Осмелься он – Вика взглянет удивленно. Ему было восемнадцать, ей уже двадцать два.

– О чем вы мечтаете – сказал сосед. – У нас свидание Радомеса с дочерью фараона Амнерис. Она его любит, а он ее… так. Смотрите, Аида их засекла. А ведь на сцене до взвода солдат охраны!

Семена призвали в армию. Время течет то плавно и скучно, то бурлит: маневры, то полроты в самоволке, то стрельба на посту. Семен вышел в деды и нашил на погоны лычки. Вики не видел года полтора, еще год не увидит. Она пишет редко. Случай помог.

Летом загнали Семена дальний полевой склад охранять. Под деревянными навесами панцирные кровати, ржавые печки – буржуйки, плащ – накидки против атомной войны. Сослан, декабрист в лесной глуши. Палатка в полный рост, жратву на неделю привозят. В помощниках у Семы рядовой Вася Колесников. Вася наладился менять в соседнем селе армейскую селедку на яйца, молоко, что-нибудь с огорода. С учительницей пропадал, Сема оставался один. Всю армейскую жизнь не хватало ему одиночества. Оно и есть свобода.

К вечеру жара спала. Солнце в поперечных полосах облаков садилось за лесами. Неурочный звук мотора. Машина скребет днищем забытую дорогу. Солдат – шофер открывает дверцу «волги», вытекают тонкие женские ноги неописуемой длины. Связистка Тоня, на клавишах штабного аппарата нежными пальцами играет. Высокая, хрупкая русая женщина, мило изящная и молодая, она нравится Семену.

– Полигон, смирно! – кричит он, завидя командира полка Маклакова. Хотя ближе двадцати пяти километров в округе солдат нет. Полковник мнется, пока шофер и сержант отойдут, и ныряет вслед за Тоней в палатку. Жарко им там будет. Шофер вынимает раскладные удилища.

– Пойдем у озера посидим. Тонька кричать будет, страх. Не первый раз вожу, наслушался.

Темнота загустела под высокими елями. У палатки горел костер. Маклаков снял китель, сапоги и портянки. Остался в галифе, завязанных на щиколотках тесемками, и в белой майке. Тоня, увидя Семена, поднялась в палатку. Сема сунулся было ей разыскать свечу, Маклаков остановил взглядом. Он разлил водку.

– Сержант, отойдем, поговорим. Сегодня ты все узнал – и забыл. Десять дней отпуска, не считая дороги.

Обезумели Маклаков и Тоня. Гарнизонные жены в куски порвут.

– Война! Фараон назначил Радомеса командующим эфиопским фронтом! – воскликнул обиженно сосед. – Кадровая ошибка фараона.

– Вы офицер? – тихо спросил Семен.

– В отставке. Кадровая ошибка нашего фараона.

…Забежать на час домой, гимнастерку сбросить. И в уют и тишину Викиной квартиры.

– Викуля, редко писала.

– Тебя, дурака, ждала.

Пошла безоглядная, нежная, жестокая любовь, до боли и бессилия.

Утром вошла Анна Никитишна, мама. (Тещей ее называть? – подумал Семен). Покосилась на растерзанную постель.– Дело ваше, я не ханжа. Подумай: знакомые Вики кончают университет, сколько девушке на подиуме метаться. И сколько тебе, Семен, еще служить? Мне кажется, у вас с Викой нет перспектив. Решайте, решайте сами. Тонная и интеллигентная дама.

– Хорошо сработала внешняя разведка эфиопов – продолжал сосед. – Пока вы витали под музыку арф, Аида склонила Радомеса к измене. Собрались бежать. Я подозревал его еще со второго акта. В последний момент генерал передумал и сдался древнеегипетским жрецам. Слабак, не достойно офицера, задумал – беги. Получил вышку: заживо замуровали в темнице. Вместе с Аидой, она, правда, по любви за ним пошла.

И затихающие арии из темницы слышит отвергнутая фараонова дочь Амнерис.

…Вернувшись наконец домой, Сема узнал: Вика замужем и ждет ребенка. Достала ее тонная мама. Вика позвонила:

– Поедем на дачу в последний раз, сейчас еще можно. – Поздней осенью за городом холодно и совершенно пустынно. Сыплет крупный ленивый снег.

На даче ставни закрыты, сумрачно и нежило. Обнимая ее уже заметный живот… Как оглохший человек всю жизнь помнит звуки, Семен всюду помнит Вику. Моделька моя.В Вероне Семен забыл о несчастной Нине В. Освободился от нее. Не из горечи ли плодов жизни черная накипь. В конце концов видеть мир черным так же плохо и неудобно, как носить розовые очки.

Vtorogodnik.ru

Встретились одноклассники через много лет. Феликс точно знал – семь лет прошло, как они пили на выпускном и потом кричали песни под дождем. Рядом со школой заросшее кладбище. В светлых сумерках на тесной аллее, в ногах почивших в мире праведников и грешников, сыграли в футбол. Мяч ударялся в могильный крест и отскакивал. Игра продолжалась, это называлось: пас от покойника. В тот вечер недозволенные бутылки зарыли, до времени, в крупный и грязный кладбищенский песок. Феликса послали и когда он с двумя бутылками перелезал забор, в школьном дворе выстрелила ракетница. Все на миг озарилось багряным. Власов по прозвищу Тупой стрелял не в Фелю, но ракета пошла близко. Повалился с двумя бутылями на школьный двор. Позже вечером он украл у Власа ракетницу и три патрона. На ту ночь (ребята рассказывали) Майка, Шура и Таня поставили расстаться с невинностью. Но не с Фелей же.

Сегодня сидели в шашлычной на Озерках. Феля укрепился на шатком стуле в конце длинного стола и если забывался упирать ногами, стул грозил упасть. За витриной пустырь сероватый. Дальше, за выемкой, угадываются мелкие в плоских берегах озера. Жара спала, и носятся стаей собаки. Кто – то сердобольный их здесь прикармливает. Будто играют, а присмотришься – жалят черную собачонку. И она носится со всеми, будто тоже играя, но изнемогла, и отсюда видно. Собак легче любить, чем людей.

Человек двадцать пили холодное сухое вино. Наши городские и двое уже ново-московских, зацепились в столице. Вряд ли приехали на odnoklassniki.ru, может к родным в летние гости. Говорили, кто и почем трудится во благо, и какие перспективы. Хреновые. Но не у всех: Таня Палозова живет в Петербурге, канд. техн. наук, вычисляет спутниковые орбиты. В восьмом классе он ходил к ней домой: помогала по геометрии. Домашнее платье неряхи Таньки прожжено в двух местах, много выше подола. Феля сунул в прореху палец, гладкая теплая волнительная кожа. Повел палец выше, задирая платье. Таня напряженно молчала. Он сробел и палец вынул.