– Где? – задал скупой вопрос пожилой солидного вида врач и, проследив за направлением моего взгляда, устремился на кухню. За ним ринулись остальные.

Едва я успела дойти до поворота на кухню, как мне навстречу, раскрывая какую-то папку, вышел тот самый седой врач и сказал:

– Явный криминал, – потом помолчал и добавил. – Несколько огнестрельных ранений. Не больше часа назад. До приезда милиции ничего трогать не будем. Откуда можно позвонить в милицию?

Я молча указала ему на дверь Натальи Николаевны и прошла на кухню. Однако на саму кухню меня уже не хотели пускать, вежливо повторив, что до приезда милиции трогать ничего нельзя. Но я, заявив, что кончились сигареты, всё же подошла к столу и, взяв нераспечатанный блок «Мальборо», ещё раз окинула взглядом обстановку. Вроде бы на столе всё осталось, как и было, однако в то же время чего-то не хватало.

Но вот чего, я вспомнить никак не могла. Тогда я снова положила на стол блок сигарет, но от этого картина в голове не прояснилась – всё равно чего-то явно не хватало, и я вышла в коридор.

Медицинская бригада в полном составе курила на лестничной площадке, как я поняла, в ожидании милиции. Здесь же стоял и их огромный жёлтый чемодан, на котором лежал какой-то бланк, на котором аккуратным почерком были написаны все данные отца: фамилия, имя, отчество, год рождения.

– Интересно девки пляшут, – тихо пробормотала я и, поймав на себе внимательный взгляд врача, прикусила язык.

Действительно, всё очень странно. Ведь я не говорила им данных папы, да они и не спрашивали. Минут через пятнадцать в кармане у пожилого врача что-то запищало, и он, нервно взглянув на часы, присвистнул.

– Ну-с, девушка, мы ждать, увы, больше не можем. Как, впрочем, и чем-нибудь помочь вашему отцу. Вот эту бумагу передадите милиции, когда приедут. Честь имею, – сказал он и нажал кнопку вызова лифта.

Я снова осталась в обществе Натальи Николаевны, которая что-то спрашивала меня, а я что-то невпопад отвечала.

Не прошло и часа, как уехали медики, на нашем этаже с грохотом остановился лифт. Прибыла милиция… и кошмар продолжился. Оперативно-следственные группы всё прибывали и прибывали. За группой из нашего районного отделения прибыла группа с Петровки, затем с Лубянки, потом из прокуратуры, и очень скоро в нашей совсем не маленькой ведомственной квартире в сто с лишним квадратных метров жилой площади было не протолкнуться. Со всех сторон на меня нещадно сыпались дурацкие, как мне тогда казалось, вопросы. Это продолжалось до часу дня. После чего все начали постепенно разъезжаться, и к четырнадцати часам пополудни я снова осталась совершенно одна, если не считать папы, лежащего под простынёй в коридоре в ожидании «перевозки».

Я стояла на балконе и курила, глядя на пасмурное августовское небо. Было тошно и пусто на душе. Я думала только об одном: как я скажу о том, что случилось, маме. Я пыталась найти какие-то слова, которые прозвучали бы не так страшно. Но в голову ничего не приходило. Мне становилось всё хуже и хуже. Чтобы хоть как-то отвлечься, я взяла телефон и подсоединила оторвавшийся контакт. Услышав гудок, я машинально поставила телефон на тумбочку. Но не успела сделать и пары шагов, как он пронзительно зазвонил. От неожиданности у меня мгновенно вспотела спина. «Совсем нервы никуда не годятся», – подумала я и, сняв трубку, пробормотала что-то вроде:

– Слушаю…

– Здорово, Натаха! – сказал задорный женский голос на том конце провода.

– Кто это? – спросила я, пытаясь сосредоточиться.

– Как кто! Нуты даёшь! Сама оставила записку с настойчивой просьбой позвонить. Я, как дура, звоню, думаю, что-то случилось. А она меня даже не узнаёт.

– Лен, ты, что ли?

– Нет – Пушкин! Ну, а кто же ещё?

– Лен, ты извини, сегодня, наверное, не получится отдать тебе кроватку. Тут такое дело… – начала я, запинаясь буквально на каждом слове.

– Какая кроватка? – после секундного замешательства спросила она.

– Детская…

– Ты что, меня разыгрываешь, да? Или ты таким оригинальным образом намекаешь на ту давнюю ссору? – расхохоталась она.

– Подожди, – в отличие от Леночки мне было не до смеха. – Вчера я встретила твою маму и помогла ей донести детскую кроватку до твоего подъезда, а потом…

– Мою маму? – переспросила она удивлённо. – К твоему сведению, моя мама уже десять дней как загорает в Сочи.

– Как в Сочи? А как же… Хотя ты говоришь… Лен, ты знаешь, я тебе завтра позвоню, – сказала я и не дожидаясь ответа, повесила трубку.

6

В голове абсолютно всё перепуталось. Мозг отчаянно пытался выбраться из лабиринта непонятных событий и страшных мыслей. Но перед глазами упрямо, как в калейдоскопе, пробегали происшествия последних десяти дней. Кухня, залитая кровью, и папа. В нелепой и ужасной позе. И Ваганьковское кладбище. Толпа людей вокруг папиной могилы. Видимо, соратников и товарищей по оружию. Пламенные речи. А ведь кто-то из них, наверняка, пусть косвенно, но был причастен к гибели отца.

Не знаю почему, но после сегодняшнего разговора со следователем, я была в этом уверена. Утром, когда я по повестке входила в один знаменитый особнячок, расположенный на не менее знаменитой улице, то очень надеялась, что следствие продвинулось вперёд и что-то теперь можно сказать определённо. Но, к сожалению, разговор сразу пошёл в совершенно неожиданном для меня русле.

В предъявленном мне для ознакомления акте вскрытия значился диагноз: «Острая сердечная недостаточность, причина которой устанавливается». Не правда ли, очень странно? Ведь врач, проводивший первичный осмотр сказал прямо: «Несколько огнестрельных ранений». О чём я незамедлительно и сообщила следователю, представившемуся мне как Игорь Петрович. На что этот здоровый рыжеволосый детина в бешено дорогом клубном пиджаке довольно едко заметил:

– Я не знаю, что Вам сказал тот врач… – сделав ударение на слове «тот». – Но на руках у меня официальное заключение судмедэксперта. Так что извините, но плясать мы всё же будем от этих данных…

– Ну хорошо, – не сдавалась я. – А как быть с тем просто огромным количеством крови на месте преступления?

– Во-первых, не преступления. А происшествия. А во-вторых, кто Вам сказал, что кровь э… в помещении принадлежала именно Вашему отцу?

– А кому же ещё? Ведь больше в квартире никого не было! – воскликнула я после некоторого замешательства.

– Это, девушка, как, впрочем, и многое другое Вам знать не обязательно, – грубовато заявил он и, видимо, желая несколько смягчить обстановку, добавил. – Пока. В интересах следствия.

– Хорошо, но в акте вскрытия указан день наступления смерти – 4-го августа. Так? – опять перешла я в наступление. И уловив его неохотный кивок, продолжила:

– А между тем Татьяна, соседка из третьего подъезда, утверждает, что видела его в добром здравии и даже разговаривала с ним именно в понедельник 6 августа в 14:00. Не могла же она разговаривать с человеком, который уже около двух суток мёртв? Да и я нашла отца именно в час ночи с минутами 7 августа, а кровь даже не успела свернуться.

– А кто, собственно, это может подтвердить? Опять этот ваш пресловутый врач со «скорой»? Или ваша соседка, замотанная домашними делами, у которой все дни совершенно одинаковые? Повторяю, меня лично там не было, и я привык опираться на официальные документы, а не на показания врачей «скорой», домохозяек и, простите, студентов, пусть даже и медиков. К тому же, – тут он неожиданно облизнулся, взглянув на меня, как кот на сметану, – Вы, Наталья Александровна, уверены, что вообще вызывали «скорую»?

Признаюсь – его вопрос поставил меня в тупик, а по спине моментально сбежал ручеёк пота.

– Конечно, – как можно беззаботнее ответила я. – Набрала, как полагается, «03» и минуты через четыре прибыла, насколько я могу судить, бригада интенсивной терапии.

– …? – поднял Игорь Петрович одну бровь.

– Через четыре минуты… А что? – вызывающе бросила я.