Ночью сыплю звезды слез без тебя, моя луна.

Слезы света не дают, — ночь по-прежнему темна.

До мозолей на губах я, безумный, целовал

Наконечник той стрелы, что мне в сердце вонзена.

Здесь, на улице твоей, гибли пленники любви, —

Этот ветер — вздохи душ, пыль — телами взметена.

Если вдруг в разлуке стал я о встрече говорить,

То горячечный был бред, вовсе не моя вина!

С той поры как ты шутя засучила рукава,

Всюду вздохи, вопли, кровь, вся вселенная больна.

О рубинах речи нет, нынче с цветом губ твоих

Сравнивают алый цвет розы, шелка и вина.

По душе себе Джами верования искал, —

Все религии отверг, лишь любовь ему нужна.

В грудь проник этот яд, просто сил нет подчас,

Щеки жаром горят, хоть и не до прикрас.

От страданий любви тело чангу подобно,

Лью с ресниц слезный град на подола атлас.

Выйди, милая, в сад: розы там в исступленье,

Разорвав свой наряд, распустились без нас,

Там тебя год подряд ждут сосна с кипарисом,

Через стену глядят, хоть и нет у них глаз…

Путь святоши — в мечеть, путь скитальца — в пустыню.

А иным хоть бы в ад, лишь вина бы запас!

Я бы душу стократ продал за поцелуи,

Торговаться я рад, мой бесценный алмаз.

Ты ж с другим, и от ревности я умираю,

Умирают лишь раз, а Джами — каждый час.

Похитила ты яркость роз, жасминов белых диво,

Твой ротик — маленький бутон, но только говорливый.

Уж если ты не кипарис, друзьям скажу: насильно

Меня, как воду на лугу, к другим бы отвели вы!

Долина смерти — как цветник: спаленные тобою,

Ожогом, как тюльпан внутри, отмечены красиво.

Едва ли я настолько храбр, чтоб не были страшны мне

И завитки твоих волос, и смеха переливы.

Бродя в долине чар любви, чужбины не заметишь,

Никто там даже не вздохнет о доме сиротливо.

Начав описывать пушок над алой верхней губкой,

Бессильно опустил перо Джами красноречивый.

Серебряная шея, ланиты — два тюльпана

И каменное сердце, как сердце истукана.

Хоть изнуренным телом я от тебя далеко —

У милого порога душою постоянно.

Молю, будь осторожна, завязывая пояс, —

Не стерпит нежность кожи малейшего изъяна.

Как я пройти осмелюсь по улице заветной?

Боится даже ветер подуть там утром рано.

Ах, если б, опьянев, ты лежала без сознанья —

Ступню поцеловал бы я с помощью обмана.

Чего Джами хотел бы? Попировать с любимой.

Но разве может нищий в чертог войти султана?

Не я один подвластен чарам красавиц городских,

Красивое лицо — приманка для всех сердец людских.

Где вестник? Ветер Ханаана, жду вести, как Якуб

Ждал от Юсуфовой одежды прозренья глаз слепых!

Красавицы, как и деревья, не схожи меж собой,

Разумный женщин изучает, чтоб знать повадки их.

Скажи писцу, чтоб не писал он всей правды о любви,

Кто понесет такую тяжесть — груз горьких строк чужих!

Ты строй сердец уже разбила, так не седлай коня

И побежденных не преследуй, хоть конь тиранства лих.

Бессонница мной овладела, сон от меня бежит.

А был еще совсем недавно так безмятежно тих.

Вчера услышал я, припавши к ее следам в пыли:

«Ах, не пыли, Джами, так сильно метлой ресниц твоих».

Одна любовь нас отрешает от суеты земной,

Мук не вкусивший не вкушает и сладости иной.

Любимая сулит нам горе, не ведая о том,

Что все обещанное ею — бальзам душе больной.

К чему существованье солнца, когда ее лицо

Мгновенно затмевает блеском неяркий свет дневной!

В миг расставанья — без сознанья на землю я упал…

Что, кроме забытья, могло бы в разлуке быть со мной?

Я только пыль ее дороги, но хорошо и то,

Что ветер не уносит пыли, проходит стороной.

Когда умру — в багряный с желтым тюльпан я превращусь:

Я плакал кровью и покрылся от желчи желтизной.

Джами потоком слез однажды к ней в сад был принесен…

Что толку в мусоре, прибитом столь мутною волной?!

Кто весть красавице доставит о всех убитых ею

И кто забывчивой напомнит о позабытых ею?

Разлукой ранен я. Где пластырь, чтоб затянулась рана?

Я лишь свиданием с любимой отчаянье развею.

Цвет пурпура и жаркой крови — цвет славы и величья,

Обязан я слезам кровавым всей славою моею.

Своим глазам я благодарен за славу и за слезы,

Пускай в слезах утонут, если не стоят встречи с нею!

Мне год назад она сказала: «Жди будущего года»,

А в этом мне так худо стало, что прошлого жалею,

Не назовусь ее собакой, хотя бы ненадолго, —

На знамени ее державы позором быть не смею.

Страдания Джами увидев, сказал почтенный лекарь:

«Тут, кроме смерти, нет лекарства, помочь я не умею».

Аскет благочестивый, сбрось одежды лицемерья

И с чашею в руках скажи: «Ханжи, не ваш теперь я».

«Вкушай вино, пока землей твой череп не наполнен» —

На чаше начертал Кавус, и прав был в полной мере.

Пленительнее шелк волос от аромата амбры.

Да и павлину придают красу цветные перья.

Пульс у влюбленного считать — напрасная затея,

Лишь Авиценна оправдал болящего доверье.

Доколе властвовать луне? Открой лицо скорее.

Светильник мира устарел, как сумрак суеверья.

Ах, мы плохие торгаши и лишь себя позорим:

Бьем в барабан, когда несем огромные потери.

Джами, тебе не удалось припасть к руке любимой,

Так поцелуй хоть след ноги у недоступной двери.