Смотри, что я в любви обрел, — найдешь ли в темноте просвет?

Меж тем как я тоской убит, на мне и волос не задет.

Поскольку я ее люблю, нет смысла толковать о том,

Чем за любовь к ее лицу я заплатил в горниле бед.

Эй, голубь! Ты хотя бы раз письмо любимой отнеси,

На крыльях радости лети и принеси скорей ответ.

На муку сердца посмотри, ведь сердце ждет свиданья с ней,

Эй, голубь! Только сердца жаль, что ждет Симурга столько лет.

Пусть будет улицей моей твой вольно-голубой простор:

На башню вражью не садись, лети, не забывай примет!

Будь осторожен, голубь мой, поберегись, поторопись,

Ведь сокол, пущенный врагом, быть может, кинулся вослед.

Возьму я желтизны с лица и привяжу к твоей ноге,

Посланца не вернут назад, не взявши золотых монет.

Частичкой каждой, плотью всей свиданья жаждет Хакани…

Ей жаль ползернышка души, она не ждет меня, о нет!

Если ты стала моею душой, не уходи.

Сжалься над кровью души, надо мной, не уходи.

Разорвала ты завесу святой тайны моей,

Не обольщай невозможной мечтой, не уходи.

Все, что душе моей ты повелишь, выполню я.

Гостьей незваной пришла, но постой, не уходи.

Радостно за подаянье твое душу отдам,

Только отсюда за данью другой не уходи.

Если арканом девических кос я обвяжусь,

Словно аркан ускользая тугой, не уходи.

Пьешь мою кровь, словно тюрки… Скажи, это любовь?

Полно, тюрчанка, окончи разбой, не уходи.

Не замечаешь того, кто убит… Не убивай

Мудрых людей, как невежда любой, не уходи.

Если твой преданный раб — Хакани, раб — только твой,

Будь только шаха Ирана рабой, не уходи.

К луне, чтобы свое лицо она открыла, я приду.

На шею жемчугá надень, мое светило! Я приду.

Ты украшений звон умерь, их блеск перед тобой — ничто.

Еще униженнее их к тебе уныло я приду.

Мне голубь твой письмо принес, и было сказано в письме:

«Быстрее голубя к тебе, быстрей посыла я приду!».

Червонец своего лица я с голубем тебе пошлю,

Объятья сокола раскрыв ширококрылые, приду.

Твой сторож на пути стоит и не впускает через дверь.

Но если ты хоть лунный свет в окно впустила, я приду.

От сглаза этот лунный лик окрасила в индиго ты,

К тебе, как лилия в слезах, как воды Нила, я приду.

Ты — солнце, гордо за собой влачишь парчовую полу.

Мой ворот повлажнел от слез, как туча стылая, приду.

Я с полной золота полой хотел вернуться от тебя,

С лицом, которое тоска позолотила, в дом приду.

Стыдясь, что милой подарить могу я только жизнь свою,

Понурый, словно локон твой, больной и хилый, я приду.

Посмею ли к твоим стопам припасть беспутной головой?

Кивая псам, целуя пыль, где ты ступила, я приду.

В надежде, что продлишь мне жизнь благоуханием своим,

С вином расплавленной души, чтоб ты испила, я приду.

Как скатерть в серебре — твой лик, где соль прекрасных уст нежна,

С горючей солью, солью слез, теряя силы, я приду.

Как месяц тридцати ночей, вползающий под солнца сень,

Вползу на пиршество твое, на ложе милой я приду.

Мои подковы ты сожгла, возьму подковы скакунов,

Как в буре пламени Азер, дрожа от пыла, я приду.

Я на улицу милой, прокравшись в тиши, в полночь гостем нежданным пришел.

Как без тела душа или тень без души, весь повитый туманом, пришел.

Эта улица спальней была для души, но печальной душе не спалось.

Тень у входа оставив, я в спальню твою, призван милым тираном, пришел.

Я к собакам на улице пыльной твоей, словно верный твой пес, подбежал.

И в ошейнике, с рабьим клеймом на лице я к покоям желанным пришел.

Я увидел огонь дорогого лица, рутой стал в тот же миг для огня,

И невольно я вскрикнул, взглянув на тебя, с воплем я покаянным пришел.

К заповедному кладу в тревоге идут и светильник страшатся зажечь,

Но, беспомощных вздохов светильник задув, я беспечным буяном пришел.

Иглы этих ресниц из атласа лица сшили новый халат для меня,

Одарили меня, когда в сумерках я к ней бродягой незваным пришел.

Вот любимая выпила чашу вина и, смеясь, мне плеснула глоток,

Был я прахом немым, но сегодня воскрес, к ней счастливым и пьяным пришел.

Что страшиться зловредных завистников мне, ведь свидание с нею дано!

Стану ль я опасаться вражды и хулы, если властным султаном пришел!

Ибо вечером я не прислужником стал, а возлюбленным пери моей,

Ибо утром домой не певцом Хакани, а могучим хаканом пришел.

В двери мои постучалась она, в полночь нагрянула, опьянена,

О, солнцеликая эта краса, розовоустая эта луна!

В дверь постучалась тихонько она и позвала, потянув за кольцо.

Молвил я: «Кто там у наших ворот в пору такую? Кому не до сна?».

Слышу: «Открой! Я — подруга твоя! Я — исцеленье недуга, открой!

Гостью прими, хоть незваной пришла…» — так у порога сказала она.

Двери открыл я, впустил ее в дом. «Что за добыча! — я громко вскричал. —

Что за чудесная долгая ночь! Так благодатна она и темна!»

Ночь я восторженно благословил и благодарно восславил вино,

Ибо усильями этих двоих встреча с любимой была мне дана.

Если б не ночь, никогда бы она здесь не открыла лица своего.

Не позабыла бы страха вовек, если бы не было в мире вина.

Так я сказал: «Хоть себе я вчера дал воздержания крепкий зарок,

Что моя клятва! Сегодня с тобой ночь наслаждения нам суждена».

Молвил я: «Пусть твой серебряный лик примет подарок сейчас от меня.

Чистое золото перед тобой, щек изможденных моих желтизна»

«О Хакани, — ты спросила, смеясь, — разве из золота щеки твои?»

Я отвечал: «Дорогая, прости, — золота яркость в ночи не видна».