Я эту ночь не спал, томим печалью

В бессоннице за ночь одну зачах.

Любимое создание аллаха,

Люблю ее и гневной и в сердцах.

В моей душе ее всех выше место,

Хоть прячется изменница впотьмах

Из-за того, что клеветник злосчастный

Меня в коварных очернил речах.

Но я молчу, ее несправедливость

Терплю без слов, ее напрасен страх.

Сама же связь оборвала, как люди

Веревку рвут, — суди ее аллах!

Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой,

Мне говорят, что я блужу, едва умчит тебя верблюд.

Так почему же скромно взор я отвращаю от всего,

К чему, паломничая, льнет весь этот небрезгливый люд?

Не налюбуется толпа на полоумного, из тех,

Кого в мечетях и домах за ум и благочестье чтут.

Уйдет он вечером, спеша грехи дневные с плеч свалить,

А возвратится поутру, увязший пуще в ложь и блуд!

От благочестия давно меня отторгнула любовь,

Любовь и ты — два часовых — очаг страстей моих блюдут.

Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра!

Трепещете, веки, от горести красны вы стали!

Что с вами творится, лишь милая вспомнится вам!

Мученья любви, как вы душу томить не устали!

Хинд, если б вчера ты рассеяла горе мое,

Когда б твои руки, о Хинд, мою грудь не терзали!

И сам не чаял я, а вспомнил

О женщинах, подобных чуду.

Их стройных ног и пышных бедер

Я до скончанья не забуду.

Немало я понаслаждался,

Сжимая молодые груди!

Клянусь восходом и закатом,

Порока в том не видят люди.

Теперь себя я утешаю,

Язвя неверную упреком,

Ее приветствую: «Будь гостьей!

Как ты живешь в краю далеком?»

Всевышний даровал мне милость

С тобою встретиться, с ревнивой.

А ты желанна мне, как ливень,

Как по весне поток бурливый!

Ведь ты — подобие газели

На горке с молодой травою,

Или луны меж звезд небесных

С их вечной пляской круговою.

Зачем так жажду я свиданья!

И убиваюсь и тоскую…

Ты пострадай, как я страдаю,

Ты поревнуй, как я ревную!

Я за тобой не соглядатай,

Ты потому боишься встречи,

Что кто-то пыл мой опорочил,

Тебе шептал кривые речи.

Что с этим бедным сердцем сталось! Вернулись вновь его печали.

Давно таких потоков слезных мои глаза не источали.

Они смотрели вслед Рабаб, доколь, покинув старый стан,

Не скрылся из виду в пыли ее увезший караван.

Рабаб сказала накануне своей прислужнице Наиле:

«Поди скажи ему, что если друзья откочевать решили,

Пусть у меня, скажи ему, он будет гостем эту ночь, —

На то причина есть, и я должна достойному помочь».

И я прислужнице ответил: «Хоть им нужна вода и пища,

Мои оседланы верблюды и ждут вблизи ее жилища!».

И провели мы ночь ночей — когда б ей не было конца!

За часом час впивал я свет луноподобного лица.

Но занималось утро дня — и луч сверкнул, гонитель страсти,

Блестящий, словно бок коня бесценной золотистой масти.

Сочла служанка, что пора беду предотвратить, сказав

Тому, кто доблестен и юн, горяч душой и телом здрав:

«Увидя госпожу с тобой да и меня при вас, чего бы

Завистник не наклеветал, — боюсь я ревности и злобы.

Смотри, уже не видно звезд, уже белеет свет дневной

А всадника одна лишь ночь окутать может пеленой».

Вкушу ли я от уст моей желанной,

Прижму ли к ним я рот горящий свой?

Дыханье уст ее благоуханно,

Как смесь вина с водою ключевой!

Грудь у нее бела, как у газели,

Питающейся сочною травой.

Ее походка дивно величава,

Стройнее стан тростинки луговой.

Бряцают ноги серебром, а руки

Влюбленных ловят петлей роковой.

Влюбился я в ряды зубов перловых,

Как бы омытых влагой заревой.

Я ранен был. Газелью исцеленный,

Теперь хожу я с гордой головой.

Я награжден за страсть, за все хваленья,

За все разлуки жизни кочевой.

К тебе любовь мне устрашает душу,

Того гляди, умрет поклонник твой.

Но с каждым днем все пуще бьется сердце,

И мучит страсть горячкой огневой.

Мне долго ль поцелуя ждать от той,

Что в мире всем прославлена молвой?

Что превзошла всех в мире красотой —

И красотой своей и добротой?