Пришлось идти на поклон к Авдотье, в отсутствие гордого своего отпрыска — пока тот в поле был, на крестьянских работах.

Красотка приняла свекровь со свёкром ласково, хотя и чувствовала, что не рады ей они.

— Помоги, Авдотьюшка, — молвила свекровь, низко поклонившись. — Знаем твоё настроение, но и ты наше горе пойми…

Выслушала их невестушка, слезами облилась. И за себя, и за мужниных родителей, и за чадо своё, ещё не родившееся, горько погоревала. Решение приняла доброе: себе и ребёночку во вред. Зато мужа спасла от родительских проклятий.

Уговорили они, все втроём, Петра Сергеевича. Не сразу, конечно, уговорили, тут время потребовалось. Помогла им в этом Авдотья, зело помогла. Именно её и послушался, безоговорочно послушался бывший маменькин сынок.

— Поезжай, Петруша, ведь будешь ты здесь за родителями скучать, а я, чуть не такое слово тебе скажу, будешь меня ругать, мол, глупая я…

Пётр Сергеевич поначалу серчал:

— Что ты городишь! Я люблю тебя… знаешь как?!

— Знаю! Но и родная кровушка имеет свою силу… Будешь тосковать по ним, зло на мне вымещать, а если вдруг заболеют они или умрут — будешь грызть себя потом всю жизнь. И меня с ребёночком закусаешь…

Долго думал над этим вопросом будущий граф. И признал Авдотьину правоту. Любил он своих простофиль-родителей, и не просто любил, а питал к ним нежность. Ведь они даже крестьян никогда не пороли, хотя имели на это полное право…

А тут ещё такое обстоятельство возымело роль: графом становиться в деревне трудно, в городе куда как легче.

Да и свои скрытые колдовские способности испытать жуть как хотелось молодому барину. Зря, что ли, неожиданно узнал о них? Зря, что ли, мавка лесная с ним в игры играла?

Авдотья, она же болотница, сама эти свойства имела и в муже их распознала легко. Подтвердила все мавкины слова. Потом и своих добавила. Она и посоветовала защищаться от врагов в столице с помощью болотного чародейства.

Распознать-то распознала свойства мужа Авдотья, да крепко-накрепко наказала: пользоваться ими осторожно, без крайней необходимости не употреблять, иначе серьёзная болезнь постигнуть может.

И откуда только Дуня всё это знала? Ведь нашли её крестьяне на болотной кочке, отсюда и фамилия — Кочкина. Хорошие люди ей попались, да кочевниками оказались. Побыли в деревне, построили подкидышу избушку и уехали. А вырастила её соседка-бабка. Говорят, та бабка ей всё про неё и рассказала: и о болотном её происхождении, и о всех иных болотнянах, имеющих схожую судьбу, встречающих любовь свою не чаще, чем раз в тыщу лет…

В тыщу лет и ли не в тыщу, а не каждый раз и не из каждого болота телесный человек рождается. Много болотнян по свету бродит, это правда. Да ведь и болот много! Одно в этом году родит земную тварь, другое — в следующем…

Ищут-рыщут потом всю жизнь болотники, подбирая себе пару, из себе подобных. Редко кому везёт так, чтобы пара в соседнем селе жила. Некоторым надо ехать далеко. А кое-кто ещё и ухитряется осесть в столице!

Болотная столица вовсе не похожа на болото. Пойди-разбери, что в ней такого болотного. Если не знать, сколько лиственичных свай вбито под дворцами перед их постройкой, сам не догадаешься вовек.

Все, кто имели честь родиться в болотном городе — все они, как есть, болотняне. Но не признаются они в своём происхождении, засмеют, затюкают. Лучше уж не спрашивать их самих.

Выпытывать насчёт таких деталей следует у опытных людей, поживших не один год на болоте, украшенном дворцами. Те знают!

Капитану удалось убедить родителей Петра Сергеевича, что без него они в Санкт-Петербурге пропадут. А те, надавив на жалость, убедили сына, что побывать там хоть раз, хоть совсем не долго, надо.

После всеобщих уговоров решился Пётр Сергеевич на серьёзный шаг, дал согласие поехать с родителями в столицу. На непродолжительное время.

А тут и нотариус пожаловал — вместо капитана, бумаги на продажу имения оформлять. Пахло от того нотариуса то ли иностранной водкой, то ли лекарством. Противные остались от него воспоминания у всех, кто успел с ним пообщаться накоротке.

Пока тянулась эта процедура, Пётр Сергеевич решил наведаться к Фросеньке — попрощаться. И извиниться, что лично сам не смог её в столице пристроить. Авось не застрелит в отместку!

Велико же было удивление Болотникова-младшего, когда Фросеньки он дома не обнаружил. Казачка раньше него в Петербург ускакала.

— Приехал за ней важный кучер, весь в позолоченной ливрее, на богатой бричке, да на тройке вороных коней! — радостно провозгласил старый есаул.

— Никак, сам царь дверей за ней прислал? — зло пошутил барин.

Старик Репкин с возрастом стал глуховат, потому и в шутках не больно разбирался.

— А что? Может, и сам царь прислал! Император! Собрали её быстро, по-военному, видать, оценили, чья она дочь. Таких девиц у нас в округе больше нету! Дамский батальон будут формировать, али как? Не слыхали, часом, барин? Император Николай Первый, говорят, любит молоденьких фрейлин, которые боевые и при случае защитят страну, а не только лишь пирожные есть могут! Может, и вправду Фросеньке моей фрейлиной суждено стать, даже без учёбы в Смольном, она ведь боевая!..

Приди барин чуть раньше в ту избу, застал бы весь ма грустную обстановку. Фросенька целых несколько дней пролежала заплаканная, на сундуке с приданым. Как прибежала от колдуньи, вся в слезах, да так, в слезах, и оставалась — с утра до вечера. Отец её не трогал: давно привык к дочкиным настроениям.

А тут вдруг, как-то вечером, ближе к ночи, разлаялась Полканиха.

— Никак, снова пожаловал кто-то… — сказал есаул.

У калитки стоял молодой посыльный. Он размахивал белым конвертом, а почтовая карета виднелась неподалёку.

— Михал Михалыч, вам письмо!

Репкин схватил конверт дрожащими руками.

— Неужто письмо?! От кого же?

— От одной весьма важной персоны, от военного!

— А-а-а… Кажется я знаю, кто тот военный… Премного благодарен-с!

— Рад служить ветеранам!

Старику не хотелось, вот так сразу, отпускать посыльного, уж двое суток, как ни с кем не балагурил.

— Откуда вам известно моё военное прошлое?

— Не было бы известно, кабы не всё тот же уважаемый военный господин. Он меня напутствовал: «Когда будешь письмо передавать, обязательно скажи, что ты рад служить ветеранам войны с Наполеоном!»

— А-а-а… Ну, ладно… Ой, погодите, не уходите, погодите, я ведь заплатить вам за труды должен! — спохватился Михал Михалыч.

— Ничего платить не надо-с!

— Сейчас сбегаю в избу, — не унимался Репкин, — принесу вам чего-нибудь поесть!

Посыльный не сдавался.

— Тот человек, который меня к вам направил, заплатил сполна и строго-настрого наказал мне вас насчёт благодарности не тревожить.

— А-а-а… Ну, коли так… А может, переночевать у меня изволите? Время-то позднее!

— Не могу! — ответствовал посыльный. — Мне до утра ещё надо поспеть в две деревни с весьма срочными донесениями!

— Тоже по военной части?

— Угадали! Там живут два отставных офицера, молодых ещё, так им велено явиться для прохождения новой службы в Польше!

— В Польше?

— Ходят упорные слухи, будто в Польше готовится восстание… Ну, всего вам доброго, желаю утешиться письмецом!

— Уж постараюсь! Ступайте с Богом!

Громкая беседа разбудила дремавшую Фросеньку. Она выбежала слишком поздно, не успела расспросить почтаря.

— Тятя! Кто там приходил?

— Посыльный!

— От кого?

— Сейчас прочитаю…

Старик Репкин взял очки, стал читать.

— Поди ж ты! От самого капитана письмо…

У Фросеньки вновь появились сомнения. Гадалка строго-настрого запретила ей общаться с приезжим капитаном, сказала, что тот доведёт её до греха. А тут такое срочное письмо, присланное с нарочным…

Репкин вытащил из кармана трофейный монокль.

— Погоди, дочурка… вот… читаю…