– Нет, пожалуй, – согласилась я. – Так ты хочешь сказать, что здесь…

– Здесь все будет по-другому, – твердо ответил Венька. – Здесь женщина сама по себе не живет, и без мужчины ей грозит… если не потеря жизни, то…

Он замялся, но я прекрасно поняла, что он хотел сказать.

– Но я же с тобой, что им еще нужно? – удивилась я. – Или им не достаточно, что я с тобой?

– В том-то и дело, что недостаточно, – покачал головой Венька. – У женщины обязательно должен быть статус, кто она мужчине – дочь, сестра, жена… наложница… По-еврейски, кстати, она будет «пилегеш». Или, в древнем произношении, «пилгашу».

– Пилегеш? Наложница? – возмущенно рявкнула я. – Ты хочешь сказать, сексуальная рабыня? Ну спасибо за урок, Венечка…

– Ну зачем ты так, Юль? – попытался обидеться Венька. – Я ж серьезно… Я пытаюсь понять, как безопаснее для тебя будет.

– А ты что полагаешь, статус наложницы безопаснее, чем жены? – язвительно поинтересовалась я. – Продавать, отдавать, дарить – безопасность просто через край бьет. Впрочем, ты прав, какая я тебе жена…

– Ну Юуулькааа, ну зачем ты так? Зачем надо утрировать и передергивать? – Венька, не слезая с осла попытался меня приобнять, но чуть не соскользнул в липкую чавкающую грязь, – Ты мне самая-самая на свете Юлька, поняла? Но с местной публикой нужно говорить на понятном для них языке, если ты хочешь, чтобы наши планы осуществились. А тут такая штука… короче, у наложницы все-таки свободы немного больше, чем у законной жены. Ты подумай сама, хорошо? Подумай и скажи, как тебе самой больше нравится.

– Ага, а если для этих самых местных наложница – существо третьего сорта? И что я тогда делать буду, а?

Эту мысль я развить так и не успела. Изнывавший от нетерпения Петька вклинился между нами, изо всех сил пиная пятками худые бока своего ишака. Этому паршивцу срочно потребовалось узнать у Веньки, богатый ли дворец у царя Дана, много ли у него жен и наложниц, удастся ли нам побывать во дворце или хотя бы издали понаблюдать, как царь вершит свой суд. Я и не знала, что тамошние городские ворота столь знамениты, и что царский обычай выходить к воротам и судить народ свой вошел у местных народов в легенду.

Пока Венька терпеливо объясняя, что заранее мы знать ничего не можем, и что вообще путь наш лежит гораздо дальше, поэтому задерживаться в Дане мы особо не намерены, я долго кусала губы и в конце концов решилась.

– Петька, слушай, а как у вас тут вообще относятся к пилагшим? В смысле, к чужим… – промямлила я. Образовать множественное число от этого слова было куда проще, чем выговорить его.

– Что хочет знать госпожа моя? – испуганно переспросил Петька, похоже, подозревая в моих словах какой-то подвох.

– Я хочу узнать, пользуются ли пилагшим уважением и почтением, как нашим, жены, – невольно заливаясь краской, уточнила я, чувствуя себя в этот момент совершенно глупо.

– Пусть госпожа не тревожится, – расплылся в улыбке Петька, непроизвольно переводя взгляд с Веньки на меня и обратно.

– Наложниц у нас очень уважают… точно так же, как жен. Или даже немножко больше, – позволил он себе довольно рискованную ухмылку. – Ведь жена – она по обычаю берется, а наложница – по любви. Значит, господину она дороже.

С этими словами он захохотал и, пришпоривая осла, резво умчался в самую голову каравана, разбрызгивая вокруг жидкую грязь.

– Ну что, ревнивица, получила свой ответ? – засмеялся Венька, изловчившись чмокнуть меня в мокрую забрызганную щеку.

– Ага, – в тон ему фыркнула я, – Так и быть, можешь считать меня наложницей. Пока. Пока мы из этих диких мест не выбрались. А там я с тобой разберусь, понял?

– Понял-понял, – продолжал резвиться Венька. – Это еще вопрос, кто с кем разберется. И как…

Он нахмурил брови, пытаясь изобразить строгого господина, я в шутку перепугалась, как полагается порядочной рабыне. Сопровождавшая нас охрана деликатно делала вид, что ничего не видит и не слышит. Сгущались сумерки, мы приближались к последнему постоялому двору перед целью нашего путешествия…

43

Да какой там был такой особый постоялый двор? Так, домик в придорожном селении, чуть побольше прочих, мы все и не влезли в него, и караванщикам пришлось расставлять свои потрепанные шатры на улице, но они были к этому делу привычны. Внутрь пригласили только главных купцов и нас как почетных гостей, да еще командира финикийской стражи. И то, ночевать нам предложили во внутреннем дворе, под навесом.

Я-то еще с армейских времен вполне привык к походным ночевкам, а вот Юльку, похоже, всё это стало напрягать. И вот когда мы, похлебав с незнакомыми нам обитателями этого дома жидкого супчику с лепешками, собирались уже устраиваться на боковую, один из них внезапно поднялся и подошел ко мне.

– Меня зовут Ахиэзер, – представился он, – и я вижу, что с тобой женщина. Не пристало женщине ночевать во дворе, на голой земле.

Он говорил на чистом иврите, и его выговор сразу показался мне очень странным… так не выговаривали ни финикийцы, ни эти еврейские купцы, к которым мы пристали. Где я мог прежде слышать этот говор? Но у них тут что ни область, то свой диалект, и нет даже никакой четкой границы между ивритом и финикийским – значит, он просто издалека. Имя тоже показалась мне сперва необычным, Ахиэзер – «брат мой помощь». Но почему бы и нет, в конце-то концов? Нормальное западносемитское имя. Но вот отчего это вдруг он решил позаботиться о женщине…

– Это моя наложница, – сразу решил я расставить точки над всеми буквами здешнего алфавита. Хотя, на самом деле, до изобретения огласовок оставалось тысячелетия полтора.

– Я вижу, – ответил он, – позволь, я отведу ее на женскую половину дома, там ей будет привольнее. А утром продолжите свой путь.

Я поразился такой галантности. Тут ведь было как? Если наложница моя, то и заботиться о ней предстояло лично мне, как, скажем, о своем личном верблюде. Где она ночует, что ест – это уж вопросы для ее господина. Но, с другой стороны, мы вступили в пределы Израиля. Здесь верят в Единого, всё должно быть здесь по-другому.

– Благодарю тебя за заботу, – ответил я, – ты из этого селения?

– Нет, я издалека, – ответил он, – я лишь ночую здесь, а завтра иду в Дан, как и вы.

– Мы потом отправимся дальше.

– Я тоже.

На том мы и разошлись в тот вечер. Ничего такого особого я в нем не заметил – обычное лицо, каких много на Ближнем Востоке, одежда добротная, но без роскошества, неплохие по местным меркам манеры… Видимо, еще один торговец, каких много ходит и всегда ходило по земле.

А на следующее утро нас ждала полная перемена действующих лиц. Тирская стража оставляла нас здесь, в округе Дана (до города оставалось, по их словам, всего полдня пути, и дорога была совершенно безопасна) и возвращалась обратно. С огромным трудом мне удалось уговорить верного моего Петьку пойти назад с ними. Он никак не мог понять, почему я хочу покинуть его, когда мы столько дорог прошли и стольких опасностей избегли вместе, но я был непреклонен. Мы не собирались возвращаться в Угарит, а у него там оставалась жена (хотя это обстоятельство его, кажется, не особенно заботило), да и вообще налаженная жизнь. Даже отсюда, из Дана, ему было бы трудно выбраться на родину, и обратный путь с воинами тирского царя был чуть ли не единственной возможностью спокойно вернуться в Финикию, а уж как бы он добирался домой из Иерусалима, я просто не мог себе представить.

На прощание я подарил Петьке половину оставшегося серебра и свой нож – не без сожаления, надо сказать. При мне зато остался угаритский меч, немного зазубренный и со следами ржавчины, не очень хорошо, как казалось мне, сбалансированный – но в этом мире даже такой меч был куда полезнее верного швейцарского лезвия. А для Петьки это уже было целое состояние. Оставалось только надеяться, что до возникновения археологии нож успеет расплавиться в огне какого-нибудь пожара или кануть на дно морское – иначе археологов точно ждет еще одна неразрешимая загадка.