– Понимаю. Тогда приходится довольствоваться тем, что есть. – Я не могла больше выдержать ни секунды. – Ну и как Шарлотта целуется?

Гидеон схватил мою руку, висевшую в воздухе по крайней мере на двадцать сантиметров выше.

– Я нахожу, что в вопросах культурной беседы Вы делаете грандиозные успехи – и тем не менее: о таких вещах джентльмены не говорят.

– Да, эту отговорку я бы приняла, если бы ты был джентльменом.

– Если я Вам когда-нибудь дал повод считать моё поведение неджентльменским…

– Ах, замолчи! Что бы ни было между тобой и Шарлоттой – меня это не интересует. Но я считаю довольно наглым, что ты одновременно… обжимаешься со мной.

– Обжимаюсь? Какое некрасивое слово. Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы объяснили мне причину Вашего неудовольствия и одновременно вспомнили бы о Ваших локтях. В этой фигуре они должны быть опущены вниз.

– Это не смешно, – фыркнула я. – Я бы не позволила тебе целовать меня, знай я, что ты и Шарлотта… – Ах, Моцарт закончился, и опять вступил «Линкин парк». Отлично, это лучше подходило к моему настроению.

– Я и Шарлотта – что?

– Больше, чем друзья.

– Кто это сказал?

– Ты сам?

– Нет, ничего подобного.

– Ага. То есть вы – вы никогда – скажем так – не целовались? – Я не стала делать книксен, а вместо этого сверкнула на него глазами.

– Этого я тоже не говорил. – Он поклонился и вытащил iPod из моего кармана. – Давай ещё раз, тебе нужно поупражнять движения рук. В остальном просто отлично.

– Зато твоя культурная беседа оставляет желать много лучшего, – сказала я. – Так у тебя есть что-то с Шарлоттой или нет?

– Я думал, тебя не интересует, что у меня с Шарлоттой.

Я по прежнему сверкала на него глазами.

– Да, верно.

– Тогда хорошо. – Гидеон вернул мне iPod.

Из наушников зазвучала «Аллилуйя» в исполнении Бон Джови.

– Это не то, – сказала я.

– Нет, нет, – ответил Гидеон и улыбнулся. – Я подумал, что тебе надо поставить что-нибудь успокаивающее.

– Ты… ты вообще… ты такой…

– Да?

– Тошнилово?

Он приблизился ещё на шаг, так что расстояние между нами сократилось примерно до одного сантиметра.

– Видишь, в этом и состоит отличие между тобой и Шарлоттой – она бы такого никогда не сказала.

Мне вдруг стало трудно дышать.

– Возможно, потому, что ты не даёшь ей повода.

– Нет, не поэтому. Я думаю, что просто у неё лучше манеры.

– Да, и крепче нервы, – сказала я. По какой-то причине я не могла отвести взгляда от его губ. – На тот случай, если ты опять захочешь попытаться – если мы ещё когда-нибудь зависнем в исповедальне и нам будет нечего делать, то второй раз я уже не дам себя… захватить врасплох!

– Ты имеешь ввиду – второй раз ты мне не позволишь тебя целовать?

– Именно, – прошептала я, будучи не в состоянии пошевелиться.

– Жаль, – сказал Гидеон, причём его рот оказался так близко, что я чувствовала на губах его дыхание. Мне было ясно, что я веду себя не так, как если бы я говорила всерьёз. Всерьёз это и не было. Чудом было уже то, что я не обвила руками его шею. Момент, когда ещё можно было отвернуться или оттолкнуть его от себя, я давно упустила.

Очевидно, Гидеон смотрел на это точно так же. Его рука начала гладить мои волосы, а затем я наконец ощутила мягкое прикосновение его губ.

«There's a blaze of light in every word», пел мне в ухо Бон Джови. Я эту чёртову песню любила всегда, она была одной из тех, которые я могла слушать пятнадцать раз подряд, но теперь она, наверное, навсегда будет связана для меня с Гидеоном.

Аллилуйя.

6

На этот раз нам не помешало ни перемещение во времени, ни наглый водосточный призрак. Пока играла «Аллилуйя», поцелуй был нежным и осторожным, но затем Гидеон погрузил в мои волосы пальцы и крепко прижал меня к себе. Поцелуй перестал быть нежным, а моя собственная реакция меня удивила. Моё тело внезапно стало мягким и лёгким, и а руки сами по себе обвили шею Гидеона. Я не знаю как, но в какой-то момент мы, не прекращая целоваться, оказались на софе и целовались там довольно долго – пока Гидеон вдруг не выпрямился и не посмотрел на часы.

– Действительно жаль, что мне нельзя тебя целовать, – сказал он севшим голосом. Его зрачки расширились, а щёки покраснели.

Я спросила себя, какой у меня сейчас вид. Поскольку я временно превратилась в пудинг, я была не в состоянии подняться из своего положения полулёжа. А ещё я поняла, что совершенно не представляю себе, сколько времени прошло после «Аллилуйи». Десять минут? Полчаса? Всё было возможно.

Гидеон посмотрел на меня, и я увидела в его взгляде какую-то растерянность.

– Нужно собрать наши вещи, – сказал он в конце концов. – И тебе надо срочно что-то сделать со своими волосами – они выглядят так, как будто какой-то идиот рылся в них обеими руками, а затем бросил тебя на софу… Тот, кто сейчас нас встретит, догадается в два счёта… О Боже, не смотри на меня так.

– Как?

– Как будто ты не можешь пошевелиться.

– Но это так и есть, – сказала я серьёзно. – Я пудинг. Ты превратил меня в пудинг.

Лицо Гидеона осветила короткая улыбка, затем он вскочил на ноги и начал запихивать мои учебники в сумку.

– Давай, маленький пудинг, вставай. У тебя есть расчёска или щётка?

– Где-то там внутри, – сказала я слабым голосом.

Гидеон поднял вверх футляр для очков Леслиной мамы.

– Здесь внутри?

– Нет! – вскричала я, и от испуга моё пудинговое существование закончилось. Я вскочила, выхватила из рук Гидеона футляр с японским ножом и бросила его назад в сумку. Если Гидеон и удивился, то не подал виду. Он поставил стул назад к стенке и снова поглядел на часы, а я стала расчёсывать волосы.

– Сколько у нас ещё времени?

– Две минуты, – ответил Гидеон и подобрал с пола iPod. Не представляю, как он там оказался. Или когда.

Я лихорадочно причёсывалась.

Гидеон посмотрел на меня серьёзным взглядом.

– Гвендолин?

– А? – Я опустила щётку и ответила на его взгляд так спокойно, как только могла. О Боже! Он был так невероятно хорош собой, что какая-то часть моего тела снова захотела превратиться в пудинг.

– А ты…

– Что?

– Ах ничего.

В моем животе закрутился знакомый коловорот.

– Я думаю, сейчас начнётся, – сказала я.

– Схвати покрепче сумку, её ни в коем случае нельзя потерять. И пройди немного вперёд, иначе ты приземлишься на стол.

Пройти я не успела, потому что перед глазами всё расплылось. Через долю секунды я мягко приземлилась прямо перед носом у мистера Марли, за спиной которого маячила наглая морда Хемериуса.

– Ну наконец-то, – сказал он. – Я уже четверть часа вынужден слушать, как этот рыжий разговаривает сам с собой.

– Вы в порядке, мисс? – пролепетал мистер Марли, отступая на шаг.

– Разумеется, – ответил Гидеон. Он приземлился прямо за мной и бросил на меня испытывающий взгляд. Когда в ответ я улыбнулась, он быстро отвёл глаза.

Мистер Марли откашлялся.

– Мне поручено передать, что вас ожидают в Драконьем зале, сэр. Прибыл минис… номер седьмой, он желает поговорить с вами. Если вы позволите, я отведу мисс к её автомобилю.

– У мисс нет никакого автомобиля, – отреагировал Хемериус. – У неё даже прав нет, болван.

– Это не нужно, я беру её с собой наверх. – Гидеон взял в руки чёрную повязку.

– Это действительно необходимо?

– Да, необходимо. – Гидеон завязал мне повязку на затылке. При этом он стянул мне пару волос, было больно, но я не хотела жаловаться и поэтому ограничилась тем, что закусила губу. – Раз ты не знаешь местонахождение хронографа, ты не сможешь его выдать, и никто не сумеет подстеречь нас, если мы когда.либо перенесёмся в это помещение.

– Но подвал принадлежит Стражам, а входы и выходы постоянно охраняются, – возразила я.

– Во-первых, в подвале есть и другие пути, а не только те, что ведут из нашего здания в Темпле. Во-вторых, нельзя исключить, что кто-то из своих может быть заинтересован в неожиданной встрече.