— Не было объявлено о принятии замка, — заметил Жоан.

Процессия снова двинулась в путь.

— По крайней мере, они называют мое имя.

Мажордом продолжал орать.

— И это неправильно, — упрямо продолжал монах.

Арнау собирался что-то сказать, но вместо этого лишь покачал головой.

Внутри крепости, по обычаю, все строения были расположены беспорядочно; к главной башне было пристроено здание с большим залом, кухней, кладовкой и комнатами на верхнем этаже. Рядом с ним находились различные помещения, предназначенные для прислуги и нескольких солдат, которые составляли гарнизон замка.

Офицер охраны, человек низкого роста, толстяк, оборванный и грязный, принялся оказывать почести Элионор и ее свите. Все вошли в большой зал.

— Покажи мне комнаты бывшего хозяина! — приказала ему Элионор.

Офицер подвел ее к каменной лестнице, украшенной простой балюстрадой, тоже из камня, и баронесса в сопровождении офицера и мажордома, секретаря и горничных начала подниматься. На мгновение она повернулась к Арнау.

Трое Эстаньолов остались в зале, наблюдая, как рабы расставляли в нем вещи Элионор.

— Может быть, тебе следовало… — начал Жоан, обращаясь к брату.

— Не вмешивайся, Жоан, — прервал его Арнау.

Некоторое время они осматривали зал: высокие потолки, огромный камин, кресла, канделябры и стол на двенадцать персон. Вскоре на лестнице появился мажордом Элионор. Не соизволив спуститься вниз, он остался на третьей ступеньке сверху и пропел оттуда, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Госпожа баронесса просит передать, что сегодня она очень устала и не желает, чтобы ее беспокоили.

Мажордом успел сделать полуоборот, как вдруг Арнау его остановил.

— Эй! — крикнул он. Когда мажордом повернулся, Арнау сказал: — Передай своей сеньоре, чтобы она не переживала: ее никто не собирается беспокоить… — Он помедлил и прошептал: — Никогда.

Изумленная Мар широко раскрыла глаза и поднесла руку ко рту. Мажордом снова хотел развернуться, но Арнау опять остановил его.

— Эй! — громко крикнул он. — Какие комнаты наши? — Увидев, что тот пожал плечами, Арнау спросил:

— Где офицер?

— Прислуживает сеньоре.

— Так пойди к сеньоре и скажи, чтобы офицер спустился. И поторопись, потому что иначе я тебе яйца оторву, и в следующий раз, когда ты будешь объявлять принятие замка, ты это сделаешь фальцетом.

Опешивший от неожиданной грубости мажордом схватился за балюстраду. Так вот каким был этот Арнау, который сдерживался весь день, пока ехал на повозке! Тем временем новоиспеченный барон прищурил глаза, подошел к лестнице и вынул из ножен кинжал бастайша, который он взял на венчание. Разумеется, мажордом не видел, что его лезвие затуплено, и, когда Арнау сделал третий шаг, бросился сломя голову вверх по лестнице.

Арнау повернулся и увидел, как засмеялась Мар и недовольно скривился брат Жоан. Он также заметил, что некоторые рабы Элионор, присутствовавшие при этой сцене, обменялись улыбками.

— А вы, — крикнул им Арнау, — разгрузите повозку и занесите вещи в наши комнаты!

Прошло уже больше месяца, как они обосновались в замке. Арнау вознамерился навести порядок во всем, что касалось его новой собственности. Прежде всего он взялся за счетные книги. Однако, сколько бы Арнау ни пытался вникнуть в их содержание, все заканчивалось тем, что он, тяжело вздыхая, закрывал их. Порванные страницы, зачеркнутые и исправленные цифры, противоречивые данные, очевидно подтасованные, совершенно неразборчивый почерк — все это невозможно было читать.

После недели пребывания в Монтбуе Арнау начал лелеять мысль о том, чтобы вернуться в Барселону, а замок и земли оставить на попечение управляющего. Но затем, обдумав свое поспешное решение, он предпочел глубже вникнуть в состояние дел. Арнау не испытывал никакого желания тратить свое время на посещение знатных особ, которые находились у него в вассальной зависимости и которые, приезжая в замок, бросались в ноги Элионор, а к нему относились с подчеркнутым презрением. Поэтому, принимаясь за дела, Арнау думал прежде всего о крестьянах и их подневольном положении.

Он выезжал в поля с Мар и с любопытством осматривал угодья, стремясь понять, действительно ли все было так, как говорили в Барселоне. Они, коммерсанты большого города, часто в своих решениях опирались на сведения, которые им сообщали. Арнау знал, что чума 1348 года выкосила сельских жителей, а в прошлом, 1358-м, году нашествие саранчи уничтожило почти весь урожай.

Когда они с Мар посетили первого крестьянина, Арнау не смог скрыть своего потрясения.

— Боже! — прошептал он, войдя в дом вслед за хозяином, который побежал вперед, чтобы представить новому барону свою семью.

Как и он, Мар не могла отвести взгляд от полуразрушенного жилища. Все, что было вокруг лачуги, казалось таким же грязным и заброшенным, как и человек, который предстал перед ними со своей женой и двумя маленькими детьми.

Все четверо выстроились в ряд и неуклюже пытались поклониться. В их глазах затаился неизбывный страх.

Одежда была изношена до дыр, а дети… Дети даже не могли держаться на ногах, настолько слабыми и исхудавшими они были.

— Это твоя семья? — спросил Арнау.

Крестьянин кивнул в ответ. В этот момент из угла дома донесся слабый плач. Арнау нахмурил брови, а мужчина обреченно махнул рукой. Страх в его глазах сменился печалью.

— У моей жены нет молока, сеньор.

Арнау посмотрел на женщину. Как могло быть молоко в таком истощенном теле? Для начала должны быть хотя бы груди!

— А никто здесь не мог бы?..

Крестьянин предвосхитил его вопрос.

— Здесь все такие же, сеньор. Наши дети умирают…

Арнау заметил, как Мар тихо ахнула, закрыв рот ладонью.

— Покажи мне свои владения: амбар, хлев, твой дом, поля.

— Мы не можем платить больше, сеньор!

Женщина упала на колени и поползла к ногам Арнау.

— Что?.. — растерялся он.

Дети заплакали.

— Не наказывайте их, сеньор, прошу вас, — вмешался хозяин, подходя к нему. — Мы действительно не можем больше платить. Накажите меня одного.

Арнау отошел на несколько шагов от женщины и приблизился к Мар, которая наблюдала за этой сценой с широко раскрытыми глазами.

— Я не собираюсь вас наказывать, — сказал он, обращаясь к мужчине, — ни тебя, ни членов твоей семьи. Я также не собираюсь просить у вас денег. Просто мне хочется посмотреть твои владения. Скажи своей жене, чтобы она встала.

Страх, с которым крестьяне смотрели на своего нового сеньора, сменился изумлением. Ошеломленные тем, что он сказал, они уставились на Арнау своими тусклыми, запавшими глазами. «Господи, как же унижены эти люди!» — подумал Арнау. У них от голода умирает ребенок, а они уверены, что кто-то приехал сюда, чтобы требовать больше денег.

Амбар был пустым. Хлев тоже. Поля не обработаны, земледельческий инвентарь разломан, а дом… Если ребенок не умрет от недоедания, он умрет от какой-нибудь болезни. Арнау не посмел к нему даже притронуться; казалось… казалось, он рассыплется, стоит только прикоснуться к нему.

Арнау снял кошелек с пояса и достал несколько монет. Он хотел было отдать их крестьянину, но подумал и добавил еще несколько.

— Я хочу, чтобы этот ребенок выжил, — сказал он, положив деньги на то, что когда-то было столом. — Я хочу, чтобы у тебя, твоей жены и остальных сыновей была еда. Эти деньги для вас, понятно? Никто не имеет на них права, и, если у вас будут какие-либо проблемы, приходите ко мне в замок.

Крестьяне не шелохнулись; словно зачарованные, они неотрывно смотрели на монеты. Они даже не попрощались со своим благодетелем, когда тот выходил из их лачуги.

По дороге в замок Арнау не произнес ни слова. Опустив голову, он погрузился в раздумья. Мар, как и он, тоже молчала.

— Все одинаковы, Жоан, — сказал Арнау как-то вечером, когда они вдвоем прогуливались в тени замка. — Есть такие, которым повезло: они заняли лачуги умерших крестьян или брошенные домишки тех, которые просто сбежали. И как относиться к беглецам? Этим оскудевшим землям они предпочли леса и пастбища, которые дают им надежную гарантию выживания. Разве можно осуждать их за это, если поля не плодоносят?