Виноградные вина, игравшие роль в нашем привозе уже в XVIII ст.^{584}, составляли в 1842—1846 гг. 6¹/₂% нашего импорта; это были преимущественно высокие сорта, выносившие повышенную пошлину. Частью они доставлялись прямо из мест происхождения — Франции, Португалии, Венгрии, частью через Англию, Пруссию, ганзейские города. Меньше привозилось фруктов — это были главным образом апельсины и лимоны из Италии и сухие фрукты (чернослив, изюм, винные ягоды, персики и т.д.) из Леванта. Рыба заключалась преимущественно в сельдях, доставляемых из Швеции и Норвегии, тогда как русская икра, как еще в XVII ст., экспортировалась за границу. Соль потреблялась собственная, но 13% составляла привозная, ибо северо-западные губернии были слишком отдалены от соляных источников Востока и Юга; она доставлялась главным образом из Англии через Либаву и Виндаву, где наряду с сельдями заменяла в обмене сельскохозяйственных продуктов наличные деньги; соль и сельди давали крестьянам в обмен на продукты, привозимые ими для экспорта. Привоз же соли в южные порты в интересах крымских и бессарабских соляных промыслов был запрещен.

Среди колониальных товаров существенным являлся привоз сахара. Наибольшую часть его составлял тростниковый, несмотря на то что сухопутный привоз колониального сахара в целях развития собственной сахарной промышленности был вовсе запрещен, как недозволен был и привоз рафинада в империю (кроме одной лишь Одессы в пределах порто-франко). Русская же промышленность давала в середине XIX ст. еще весьма мало сахара. Общее потребление сахара у нас не превышало 2¹/₂ млн. пуд., т.е. 2¹/₂ фунта на душу населения, тогда как в Англии и Соединенных Штатах оно составляло 20—21 фунт, в Бельгии и Голландии 13—14, во Франции и Германии 9—7 фунтов на жителя, т.е. в 3 — 8 раз больше, чем в России. Деревенское (крепостное) население его совсем не употребляло, заменяя медом, да и в городах пили чай вприкуску. Сахар являлся предметом большой роскоши. Уже тогда пытались производить у нас сахар для вывоза на Восток, но не считались с требованиями потребителей. Персам, например, не годились крупные головы русского сахара, им нужны были небольшие головы правильной формы в 5—7 фунтов, которые употреблялись в качестве подарков, причем обычаем установлено было число голов, а не фунтов, на которое каждый, по своему званию, имеет право.

Риса в первой половине XIX ст. привозилось весьма мало, очень немного потреблялось и кофе, которого приходилось в 40-х годах всего 0,1 фунта на жителя, тогда как в Голландии 11 фунтов, в Германии 3 фунта, в Англии 1,3 фунта, т.е. в 100—113 раз больше. Россия получала сотую долю мирового урожая кофе — 163 тыс. пуд. из 16,3 млн., и доставлялся он не непосредственно из мест произрастания (Америки), а через ганзейские города и Голландию.

Но и потребление чая в России было еще в середине XIX ст. весьма невелико. Хотя общее количество расходуемого населением чая с начала века возросло с 75 до 282 млн. пуд., т.е. почти вчетверо, но это равнялось и теперь всего 0,2 фунта на душу населения вместо 1,8 фунта в Англии и 1 фунта в Соединенных Штатах. По дороговизне своей и чай еще был недоступен массе населения и потреблялся только городскими жителями; рассчитывая на последних (5 млн.), получаем 1,6 фунта на душу, или почти столько же, сколько в Англии.

Чай впервые проник в Москву в 1638 г., когда был привезен царю Михаилу Федоровичу в подарок от монгольских ханов; по словам Кильбургера, в 1674 г. на московском рынке было уже довольно много чая. В 1689 г. русским правительством был заключен договор с Китаем, на основании которого стали отправляться царские караваны с пушниной в Пекин — при каждом казенном караване был комиссар, который производил продажу товаров и закупку чая. Первый караван вступил на китайскую территорию в 1699 г.; караваны должны были приходить каждые 3 года не больше 200 человек. Однако и этого числа китайцы опасались, боясь вторжения русских в их страну. Поэтому казенные караваны появлялись гораздо реже, и бывали годы, когда в XVIII ст. можно было получать чай лишь через западноевропейских торговцев, которым был открыт Шанхайский порт. Позже последовало новое соглашение с Китаем, причем последний уже добился того, что торговля происходила лишь в двух пограничных пунктах, но русские купцы не входили внутрь страны, — явления, знакомые нам из истории русской торговли предыдущих эпох^{585}и свойственные ранним условиям обмена. Этими пограничными пунктами являлись Цурухайту и в особенности Кяхта — торговля в последней успешно развивалась с конца XVIII ст., причем указом 1800 г. было установлено, в целях сбережения звонкой монеты и в видах распространения сбыта русских изделий в Китае, что торговля должна иметь исключительно меновой характер, тогда как запрещается что-либо покупать у китайцев за деньги^{586}. Кроме того, запрещалось кредитоваться у китайцев или давать им в долг товары. Мало того, русские купцы не имели права производить эту мену по собственному усмотрению, а обязаны были совершать ее согласно расценке русских и китайских товаров, которая устанавливалась ежегодно избираемыми из среды русских купцов так называемыми компаньонами. Последние определяли цены тем и другим товарам и проверяли, произведен ли обмен согласно этим ценам. Самая торговля продолжалась ежегодно не более 1—2 месяцев, иногда и меньше, имела, следовательно, периодический характер. В то время как русские останавливались в Кяхте, пограничном пункте на русской стороне, китайцы приезжали на находящуюся поблизости от нее, но уже в пределах Китая, торговую слободу Маймачан (что значит «покупать — продавать»), и затем уже обе стороны сходились для переговоров — типичные условия первобытной торговли, напоминающие современную Африку. Только в 1854 г. было разрешено часть цены за приобретенный чай уплачивать серебром (остальное пушным товаром и иными изделиями), а в следующем году было дозволено производить торговлю с китайцами по вольным ценам, без всяких стеснений^{587}.

Г. П. Неболсин указывает на ту огромную роль, которую играет чай в торговле на Нижегородской ярмарке. «Несмотря на поднятие ярмарочных флагов по привозе всех товаров, несмотря на съезд всего купечества, ярмарочная торговля не считается начавшеюся в коммерческом смысле до тех пор, пока не состоится продажа чаев из первых рук. До того времени не устанавливаются цены на все вообще предметы ярмарочной торговли и не определяют условий о сроках денежных расчетов за товары. В первых числах августа все внимание купечества бывает устремлено на Китайские ряды, где главные оптовые торговцы решают вопрос о чае: от их решения насчет цен и условия о платеже денег нередко зависит участь ярмарки. Купцы, торгующие в Кяхте, получив деньги за чаи, тотчас покупают сукна, вельвереты (бумажные ткани), меха и другие товары, отпускаемые в Китай; также запасаются разными мануфактурными изделиями, винами, сахаром и проч. для Сибири. От того на ярмарке вдруг разливаются деньги, цены устанавливаются на все товары и торговля принимает правильный, настоящий ход»^{588}.

В этом смысле высказывались и другие авторы, утверждая, что чаи кладут всему цену на ярмарке, что «развязка с чаем» является самым крупным моментом, господствующим над судьбой ярмарки^{589}. Но с течением времени это, по-видимому, изменилось. Н. Н. Овсянников, первоначально также державшийся этого мнения, в своем сочинении о Нижегородской ярмарке, написанном в 1867 г., уже заявляет, что это старая песня, которую пора бы бросить, и полагает, что теперь уже первое место на ярмарке занимают хлопчатобумажные изделия^{590}. На этой точке зрения стоит и В. П. Безобразов, в своих «Очерках Нижегородской ярмарки» указывающий на то, что хлопчатобумажным изделиям принадлежит та роль, которая в прежнее время приписывалась кяхтинским чаям; едва ли от какого-нибудь другого товара зависит судьба такого множества других товаров и такого огромного количества дел на ярмарке, как от хлопчатобумажных. «С ним неразлучно связаны привозная и отвозная наша торговля с Азией, привоз среднеазиатского хлопка и красильных веществ, вывоз наших хлопчатобумажных и всяких иных изделий»^{591}.[48]