Как мы видим, подобно литейному, и это предприятие было очень небольших размеров — работало всего семь, позже шесть человек. В отличие от первого оно имело, однако, и весьма несложное устройство — три избы для мастеров, «омшеник в котором сафьяны делают» с 12 колодами, колодезь, амбар для сушенья. Не хитры были и «снасти» — струги, скобели, скребницы, котлы, кади. На дворе сафьянного завода и грузинец Сафар Давыдов и житель города Тевриза Асий Муратов красили миткаль и холст «на кумашное дело». Проектировалось и устройство кожевенного завода, где шесть человек рабочих могут изготовлять в год до 1000 кож^{704}.

Большое внимание обращалось на отыскание руды всякого рода, и для этой цели вызывались иноземные «рудознатцы», от которых ждали весьма многого. Уже при царе Михаиле разрешен был приезд в Россию английскому инженеру Бульмерру, который «своим ремеслом и разумом знает и умеет находить руду золотую и серебряную и медную и дорогое каменье и места такие знает достаточно». В 1621 г. был послан за границу московский «немчин» Юрий Родионов «проведывать рудознатца самого доброго», причем последнему обещано было, что «как ож даст Бог, он царским счастьем, а своею наукою и ремеством найдет руду золотую или серебряную, и государь его пожалует великим своим царским жалованьем и честна его во всем учинит; а что будет прибыли перед заводом, и государь его с прибыли пожалует четвертою долею золотом и серебром, что будет найдет». В 1634 г. посылали в Саксонию и Брауншвейг нанимать медноплавильных мастеров с обещанием, что «им меди будет делать в Московском государстве много». При царе Алексее мы встречаем уже целую массу иноземцев с Запада и Востока, «знающих людей» разных национальностей. В 1658 г. царский комиссионер Гебдон должен был призывать на службу из-за границы «алхимистов самых ученых, рудознатцов серебряных и медных и железных руд». В 1667 г. иноземец Иван Фан-Сведен был отправлен за границу «для призывания в Московское государство ремесленных людей», а два года спустя «за всякими мастеровыми людьми и рудознатцами» ездил полковник Николай Фанстаден, который нанимал «рудознатных и плавильных мастеров» в «Курляндской земле».

Ряд экспедиций был отправлен для обследования различных местностей Московского государства в отношении металлов и минералов — «сыскивать руд, слюды, соляных разсолов», даже описать «гору каменную алебастровую», ибо о ней великому государю «ведомо учинилось». В экспедициях принимали участие разные «рудознатцы»: в одной гречанин Иван Миколаев, грузинцы Татун и Давыд Мамукаевы, в другой полковник Густав фон Кампен, в третьей сербы князь Богдан и князь Степан Милорадовы. Но в результате удалось приохотить к этому делу и пробудить предприимчивость и русских людей. Появились «изветчики», которые знали «призначные рудные места», например пензенский соборный поп Лука Степанов с двумя своими «духовными детьми», «жилец» Семен Захаров, который «для сыску всяких руд… имеет раденье великое», образовалась даже компания, во главе которой стоял другой поп — церкви Успения Богородицы и которая испрашивала разрешение «сыскать руду своими проторми».

Как указывает А. И. Заозерский, во всех этих действиях ясно выступает наивная уверенность Алексея Михайловича «в техническом, почти всеобъемлющем всемогуществе мастера-иноземца, от которого он ожидал, — как он сам выражался, — всяких диковинок, каких в Московском государстве нет», всевозможных «хитростей». Отсюда поручение прислать из-за границы даже «мастеров таких, чтоб умели то зделать так, чтоб всякие птицы пели и кланялись и ходили и говорили, как в комедии делаетца» или «подкопщиков самых добрых, которые 6 умели подкоп весть под реки, и под озеро, и сквозь горы каменные, и на гору вверх и сквозь воду» — задача, осуществленная лишь в следующие столетия. Отсюда и такие «диковинные затейки» царя, как попытка завести тутовые сады и даже хлопчатобумажные плантации под Москвой — и то и другое с целью насаждения на Руси шелковой и хлопчатобумажной промышленности.

армянин Ларион Льгов. Но неудачные опыты последнего, по-видимому, вызвали сомнение в возможности акклиматизировать тутовое дерево под Москвой, и царь строит уже новый план, кроме «шелковых заводчиков», «которые б умели червей кормить и шелк делать», наказывая еще «такова мастера сыскать, хотя дорого дать, хто б умел завесть и червей кормить таким кормом, который бы был подобен туту, или ис тутового дерева бить масло и в то масло иных дерев лист или траву обмакивая, кормить червей и за помощью Божиею завесть шолк на Москве». Будучи, очевидно, уверен в успешности такого рода попыток, царь уже заботится и о дальнейших стадиях процесса производства. «С иноземцами же уговоритца, поставить всяких толковых красок самых добрых… Красильников, которые б сумели красить шолк всякими цветами и знали в каких местех краски живут и каким подобием и на тех местех, где такие краски есть, признаки и травы и леса растут».

Одновременно появляется проект еще более фантастичный — приказание астраханскому воеводе «призвать индейцов мастеровых людей, которые умеют делать киндяки и бяди, да прислать травы марены сто пучков да… хлопчатой бумаги, по скольку пуд пригоже». Но оказалось, что в Астрахани «индейцов мастеров нет и не сыскать», а нашелся только «Бухарского двора жилец Кудабердейка. Красильный мастер». И наряду с требованием сыскать «ткачей, которые б ис хлопчатой бумаги умели делать миткали, кисеи» и т.д., отдается приказанье и сырье для этого производства — хлопок — разводить у себя. «Чтоб в Астрахани у иноземцев сыскать семени бумаги хлопчатой самого доброва, сколько мочно, и садовника знающего, самого ж доброво и Смирнова, который бы умел завесть бумагу на Москве. А будет в Астрахани семян не сыщетца, и боярину и воеводе семени подрядить вывесть из-за моря… и мастера призвать из-за моря ж»^{705}.

Таким образом, царь не только мечтает о насаждении у нас хлопчатобумажной промышленности, заимствуя ее из Индии, где она действительно была уже в это время широко развита, — на самом деле мы получили ее лишь сто лет спустя, после того, как она появилась в Западной Европе — но и пытается разводить под Москвой не более, не менее как хлопок. В том, что иноземцы и на это способны, он, по-видимому, не сомневался.

Если разведение не только хлопка, но и тутовых деревьев под Москвой являлось фантазией, совершенно неосуществимой, то насаждение самого производства шелковых тканей и привозного шелка было, конечно, делом вполне возможным. Попытки в этом направлении делали уже при царе Федоре Иоанновиче, когда приглашен был для этой цели итальянец Чинопи для тканья парчей, штофов и бархатов (его заведение находилось около новой колокольни Ивана Великого)^{706}. В 1625 г. приезжал в Россию бархатного дела мастер голландец Каспар Лермит для устройства предприятия по выделке шелковых материй, но из этого ничего не вышло: привезти с собой «мастеровых людей и снасти» он не считал возможным, ибо «здеся таких шолков нет» и «надобеть заводвелик и мастеровые люди из нашие земли без уговору и без денег не поедут»; для царя же получился бы один убыток, так как за отсутствием шелка «дело бы стало; а оне бы (мастера) однако хотели бы платеж свой на всякий день имать, хотя бы делали или нет, потому что оне тем живут»^{707}. При Алексее Михайловиче был устроен Бархатный двор в Москве, но, по-видимому, он был очень небольших размеров, ибо когда в 1681 г. явился новый мастер-иностранец для выделки шелковых тканей с несколькими помощниками, то двор оказался слишком мал и пришлось строить новое здание. Да и вообще к тому времени работа на Бархатном дворе, очевидно, успела давно прекратиться.

Возродилось производство шелковых и бархатных тканей лишь тогда, когда в упомянутом 1681 г. бархатный мастер Захар Паульсон, которого в Москве именовали Захаром Павловым, выписал из Гамбурга необходимые для промысла инструменты и обратился уже к царю Федору Алексеевичу с просьбой дать ему взаймы 2 тыс. руб. для того, чтобы привезти из-за границы мастеровых и различные «снасти» и делать не только бархат, но и камки (шелковые ткани) на китайский образец и другие ткани из льна, шерсти и шелка. Кроме того, он просил разрешить ему право беспошлинной торговли в Московском государстве и беспошлинный привоз заграничных материалов в течение 10 лет. При этом он указывал на то благоденствие, которое наступит в стране с распространением шелкового производства, ибо материи будут дешевле иностранных, и когда страна перестанет нуждаться в последних, то иноземные купцы будут расплачиваться с русскими не товарами, а золотыми монетами, которых привозят пока очень мало. Он развивал, следовательно, учение меркантилизма о выгодности создания промышленности в смысле привлечения в страну звонкой монеты. Кроме того, новый промысел даст работу многим праздным людям и доставит при вывозе материй доход казне.