Следовательно, макарьевские крестьяне добывали руду и пытались обрабатывать ее — выделывать в горнах кричное железо, причем обработку железа производили крестьяне Морозова; но последний желал их использовать для заведения рудного дела у себя. «А которые мои кузнецы у макарьевских крестьян железо делают, и тем кузнецам ковать на меня, а я им за работу велю тоже давать». Поблизости руда имелась и у Благовещенского монастыря, но там она только добывалась, по-видимому, а не обрабатывалась, ибо мастеров не было. Морозов, как мы видим, боялся, как бы макарьевские крестьяне не взяли в оброк это место, и велит своему приказчику поспешить с этим и перевести туда кузнецов из своих вотчин, которые варили бы руду и ковали бы железо. Кроме того, он приказывает «прислать к Москве тотчас Ваську Кузнеца да мурашкинских два человека, добрых и смышленых, а им побыть у рудного дела, чтоб тому делу поучиться».
Пока выучивались рудному делу свои крепостные мастера, в Павловске явились новые «рудники» — иноземцы, которые были вызваны для низового нижегородского производства. Их было 20 человек вместе с семьями, кроме младенцев, и они предлагали взять все производство на свой счет и делать железо своими наемными людьми с уплатой известного оброка. Первоначально они сидели в Павловском без дела. «Изволил, государь, ты, — писал павловский приказчик, — чтобы послать поляков рудников и угольщиков… А они, государь, здесь живут и работы никакой не работают; а хлеб, государь, ныне дорогой, едят даром; а хлеб, государь, им идет против дворового с лишком… А не изволишь, государь, отпустить их на Низ, и твой бы государев указ был, что им в Павловском делать, и даром бы им хлеба не есть».
Вскоре, однако, в селе Лыскове заводилась уже рудня, и посланы были туда рудники-иноземцы Остафий Сущевский, Мартын Башинский, Яков Сопоцкий, и приказчику было дано распоряжение, чтобы тот велел им «рудню доделать и фурму направить, а если руды много и руда добра и можно ожидать вперед прибыль в железе, то и другую завесть. А рудникам к рудному делу дать учеников из нижегородских и арзамасских вотчин из кузнецов или не из кузнецов, каково 6 с такое дело стало, ктоб выучился; а кто выучится, и я тех пожалую велю обелить; а буде кто и охочие будут из тех моих вотчин и им велеть учиться и мою милость им сказать; а как выучатся, и я их потомуж пожалую»{697}.
Получается довольно яркая картина. Она дополняется еще следующим штрихом. Об иноземных мастерах Морозов пишет: «А как рудни сделают, огни заведут и фурмы направят, и руду почнут дуть и железо станут ковать, и учеников выучат, а похотят они рудники в Москве и ты 6 их отпустил с ведомыми ездоками, а похотят остаться у дела в вотчине моей, в селе Лыскове, и ты 6 велел им жить. А их рудников велеть поить и кормить, чтобы ничем скудны не были, а вина им давать на день по две чарки, а пива давать всем и прежним и нынешним на день по два ведра».
В нижегородских вотчинах того же Морозова производился также поташ для вывоза за границу. Иностранцы вообще предпочитали русский поташ всякому другому ввиду его высоких качеств, причем, по отзыву Кильбургера, приезжавшего в Россию, лучший поташ готовился у Морозова, который вел им значительную торговлю. Устраивалось будное дело (т.е. производство поташа), или будные майданы, для которых посылались будники и поливочи; последние являлись главными руководителями и назывались так оттого, что из золы готовили жидкое тесто, которым обмазывали поленья и поливали их каждый раз новым слоем золы. Так как от их уменья разводить дровяную золу для поливки в костре вполне зависела доброта поташа, то приказчикам боярин приказывал, чтоб они за поливочами смотрели, чтоб они делали поташ добрый. Приказчики посылали ему на дощечке в Москву опыт поливанья поташа работы того или другого поливоча.
Морозов каждый раз приказывал из крестьян или их детей выбрать столько-то человек «добрых и умных и отдать к будному делу в ученье и сильно (насильно) и приказать, чтоб учились неоплошно». Однако крестьяне всеми силами старались избавиться от этой работы, ибо будное дело было для них настоящей каторгой. Когда он велел в селе Мурашкине отправить на будные майданы бедных крестьян, с которых взять нечего, вместо охочих людей, и зачитать им работу в оброк, то крестьяне тотчас же принесли сказки (свидетельства) за поповыми руками, что оброк платить готовы, так что будное дело оказывалось лучшим средством заставить крестьян вносить оброк без всяких оговорок. Будные майданы являлись для крестьян столь страшными и обременительными — «крестьяне от того гораздо ужаснулись», — что они нередко спасались бегством с женами и детьми: «И иные, — писал приказчик, — приходя на сход, похваляются розно брести, что де майданные дела стало делать не в силу».
Если же приказчик, «чтоб крестьян не изжестать и тем их не изогнать», сокращал работу их на майданах «в дровах и в золе пощада есть»), то ему плохо приходилось от боярина. «Во всех моих вотчинах в майданах, — пишет Морозов грозно арзамасскому приказчику, — они запалили в апреле месяце, а у тебя в июне… в иных моих вотчинах сделано на майданах по 100 бочек и слишком, а у тебя и сказать нечего (25 бочек)… И ты дурак… не таися, пьяница, ненадобный бражник; все ходишь за брагою, а не за моим делом и мне не радеешь и прибыли не ищешь, своим ты пьянством и нераденьем многую у меня ты казну пропил… Довелся ты за то жестокого наказанья и правежу большого. Да и так тебе, дураку, не велю спустить даром».
Изготовленный поташ набивался в бочки и посылался в Нижний Новгород, а затем в Вологду, где боярин, пользуясь своим привилегированным положением, помещал его в государевы (казенные) амбары. Оттуда поташ отправляли в Архангельск и продавали иностранцам, причем Морозов, пользуясь расположением государя, всегда выпрашивал себе грамоту, освобождавшую его поташ и выменянный на него товар от всяких пошлин во весь путь из вотчин до Архангельска и обратно, так что, выручая крупные суммы, он ничего не платил в казну{698}.
Большая часть поташных заводов существовала, однако, в вотчинах Морозова лишь до 1661 г., до его смерти, позже только при селе Сергаче осталось пять майданов, где жило 84 человека; все это были поляки, так что и тут мы находим иностранцев.
Широко поставленное хозяйство большого боярина Морозова, дядьки царя Алексея Михайловича, и, в частности, его промышленные операции покажутся нам, однако, незначительными, если сравним их с хозяйственной деятельностью его воспитанника, самого царя. Последняя «началась с немногих подмосковных сел и с немногих на этих землях улучшений, но постепенно приняла весьма широкие размеры, отчасти в силу хозяйственной необходимости, отчасти по развившейся страсти»{699}. Из промышленных предприятий мы находим здесь наряду с тем же поташным делом и поиски всякого рода металлов, и производство железа, и «государевы печи» для обжигания извести, и выделку кирпича, хотя о последнем говорится, что он «плох, в дело мало годитца», и солеварение, и стеклянное, кожевенное, сафьянное производства; все это находилось в ведении приказа Тайных дел.
Производство поташа началось с эксплуатации устроенных боярином Морозовым майданов, которые перешли после его смерти к Тайному приказу. Велено было «описать леса, которые на поташное дело годятца и рассмотреть, где у тех лесов быть будным станам», взяв в различных городах «тамошних жителей торговых, лучших, знающих людей, которым поташное дело и промысел в обычай». В отличие от морозовских вотчин, где, как мы видели, работа на майданах являлась натуральной повинностью крестьян, здесь все работы велись наемным трудом и рабочие набирались иногда издалека. Часть же майданов «держали» крестьяне «за денежный оброк и за столовые запасы», т.е. эксплуатировали их за свой счет.
Солевареньем заведовали иностранцы, в Ростове и Переяславле — полковник Сторм, под Москвой на Девичьем поле, в Хамовниках и в селе Коломенском — Кром. Велено было и в других местах «доискиватца соляного расолу» «в старых соляных засыпанных колодцах и трубах», «распрашивать всякими мерами и доведыватца соляных озер». И на варницах применялся наемный труд, но в целовальниках, на обязанности которых, вероятно, лежала закупка дров, отправка или продажа соли, были сначала выборные посадские люди, а потом велено было призывать «из бобылей охочих добрых и семьянистых людей» за «государево жалованье»{700},