И вот после этого, меня словно вырубили. Я не помню, как и на чем доехал домой. Не помню, как отмывал площадку от крови, и как уснул.

  Утром проснулся от звонка телефона. Звонил Влерьич, интересуясь, почему меня не было на рапорте, и где вообще меня носит.

  Направляясь в туалет, я наткнулся в коридоре на ведро с окровавленной водой. Вот тогда меня и накрыло.

  На работу я в тот день не пошел. Рванул к Маше в больницу. Генералу сказал, что ее увезли с угрозой выкидыша.

  То, что вытворила Машка, в голове не укладывалось. Я злился на нее, винил себя, и хотел увидеть Даньку. Не знаю почему, но я больше думал о том, что его я теперь наверняка скоро потеряю, а не о Маше. И от этого было тошно.

  Машка опять ревела, прижавшись ко мне в больничном коридоре. И я дал ей слово, что не брошу ее. Сказал, что люблю.

  Всю неделю, что Маша лежала в больнице, я проводил с Данькой на квартире допоздна. Два раза заночевали.

  В тот день, когда Машу выписали, мы с ним не виделись. Я весь вечер был с ней, и мы даже занялись сексом.

  А с сегодняшнего дня встречи с Данькой, только по субботам. Может оно и к лучшему. Маше я сейчас нужнее.

  ********** ГЛАВА 34

  Отец зашел в здание аэропорта, а Данька остался дремать в машине.

  Было тридцатое декабря. На площади перед аэропортом, установлена огромная ель, увешанная гирляндами и игрушками. В городе предновогоднее настроение. Толпы народа в магазинах, лотки с мишурой и всяческой новогодней атрибутикой. Прямо на улице выставлены искусственные и натуральные елки, витрины переливаются всевозможными огнями.

  Дома тоже суета по случаю праздника и приезда питерского родича.

  Мать всю неделю не давала им с отцом никакого покоя. В срочном порядке были поменяны обои и потолочная плитка. Заменены на окнах шторы, а на полу покрытие.

  Приобретена новая люстра, диван и плазменный телевизор огромного размера.

  Мать не хотела 'ударить в грязь лицом' перед столичным гостем.

  Для нее что Москва, что Питер - один хрен. А их провинциальный городок - деревня. И не важно, что корни родственника из этой самой деревни, родился и вырос- то он в Питере.

  Отец психовал, но делал все, что велела мать.

  Данька возмущался, что у него сессия, но никого это не колыхало. Столичный гость важнее какой-то сессии, тем более что Даня умный, Даня сдаст, даже если не спал полночи, клея гребаные обои.

  С Дмитрием ему удавалось общаться только по телефону, и то урывками. Устал он за эту неделю так, что Новый год был не в радость.Не хотелось ровным счетом ничего. Только спать. Даже трахаться не хотелось. Хотелось просто завалиться рядом с безопасником, уткнуться в его подмышку, сложить на него руки и ноги и дрыхнуть.

  Он как раз задремал, когда двери машины открылись и послышались голоса.

  Отец уселся за руль, что - то бурча себе под нос. На заднее сидение сначала плюхнулась сумка, а затем, кряхтя забрался пассажир.

  Данька обернулся к новоиспеченному родственнику.

  - Здравствуйте - кивнул он, разглядывая грузного дядьку. Тот улыбнулся ему во всю лощенную харю.

  -О, Артамон, это сынок ваш?Красавец какой! Хорош!

  Данька смутился.

  - Да вот,отпрыск. Ну что, поехали домой? Данька, пристегнись. Гаишникам на новый год деньжат срубить надо, тормозят на каждом углу - пожаловался отец гостю.

  - У нас они тоже перед праздниками лютуют. Да и без праздников. Может в гостиницу сначала?

  Отец с удивлением обернулся к Гоше.

  - А на кой тебе гостиница? Ты что, у нас остановиться брезгуешь что ли?

  Тот замахал руками:

  - Что ты, что ты! Мне неудобно просто вас стеснять.

  - Не пори ерунду. Все, поехали, Танюха ждет.

  Родственник оказался мужиком компанейским, особенно после пары рюмок корейской водочки. Покушав, все семейство перебралось из кухни в зал, прихватив закуску и выпивку. Мать достала фотографии Петра Алексеевича. Некоторые снимки были еще дореволюционные, а один вообще старый, как нарисованный.

  На нем сидели двое усатых мужчин в сюртуках и шляпах - котелках, а между ними стоял мальчик лет десяти, в бархатных курточке и бриджиках, на ногах чулочки и башмачки с пряжками. На обратной стороне фотографии выцветшая надпись красивым почерком:

  '1863 годъ'

  - Ничего себе!- присвистнул Георгий - Это же, наверное, отец деда, маленький еще. Прадед мой. Блин, на папку похож, до ужаса. Вот смотрите. Он вытащил из кучи фото, снимок Бориса, примерно десятилетнего возраста, и положил рядом со старой фотографией. Схожесть была феноменальной.

  Снимки действительно были интересными. Можно сказать - историческими.

  На одной из фотографий, Петра Алексеевича целовал в щеку Брежнев, пожимая при этом ему руку.

  - Это твоему деду орден на одном из съездов вручили.

  Георгий заинтересовался.

  -А много орденов у деда? И где они сейчас?

  - Ну, было несколько. Так мы его, когда хоронили, все ордена в гроб, на подушечку положили. Он наказал, чтобы обязательно с ним захоронили.

  Данька ухмыльнулся. Родственничек - то, ушлый видать. Ордена сейчас в ходу, за них денежку можно не плохую выручить. Это мамка с папкой, простые, как три рубля, им ничего не надо. После этого вопроса Гоши, у Даньки к нему появилась неприязнь.Батя тоже поморщился.

  -Гош, а чего твой отец с дедом не поделили, не знаешь? - Мать всегда мучил этот вопрос. Но как она не пытала Петра Алексеевича, он молчал, как партизан.

  -Да чего не поделили...Лицемером дед был. Революционер фигов. Все равны, называется. Не хорошо конечно о покойниках такое говорить, но козлом дед был. Мать у них горничной работала. Убирала, стирала, готовила. Вот тебе и смерть буржуям. Только коммуняги, те, что у власти были, не сильно от тех самых буржуев отличались. Прислугой не гнушались. Вот мать и была в прислугах. Отец в нее влюбился, стали встречаться. Батя, тогда только институт закончил, на архитектора выучился. А мамка тоже студенткой была, на заочном в педагогическом училась, ну а у них подрабатывала.

  Дед когда узнал о них с отцом, орал, что мать бате не пара. Что не фиг с прислугой якшаться. Мамка в общаге тогда жила, она сирота. Ну, батя снял домик в частном секторе и ушел от родителей. Так дед устроил так, что мамку из института и комсомола исключили, за якобы аморальное поведение. А мужика, который им дом сдал, чуть не посадили с конфискацией имущества. Тогда - то они в Питер и уехали, бате как раз предложили там проект. Отец писал деду с бабкой, но они знать ничего о нем не хотели. Считали, что он их опозорил, подвел. Даже когда я родился, и отец им написал об этом, сделали вид, что письмо не получили. В общем, никакой реакции. А потом случилось несчастье. На одном из объектов, что батя проектировал, оборвался трос на кране. И груз полетел вниз. Отец как раз стоял под ним. Чудом жив остался. Только вот пластина теперь в голове, да позвоночник сломан. В инвалидном кресле на всю жизнь оказался. Когда мамка сообщила деду, тот даже не дослушал, трубку бросил. Сказал, что сын для него умер несколько лет назад. Мы даже не в курсе, знала ли бабушка о несчастье с отцом. Сказал ли ей дед. Но никто из них, ни разу не поинтересовался, как там их сын. Ни письма, ни звонка, ни тем более приезда.