- Любить тебя, не значит быть голубым, - отвечал на это Ольгерд, - Ты - как цветок.

  (Ольгерд всегда был очень поэтичен, особенно же поэтично он порою коверкал фразы. Просто виртуозно.)

  - До тебя я никогда не привязывался к мальчишкам настолько сильно. Для меня все это не было ничем большем, как добавка к сексу с женщиной. Ты - сама любовь, ты - наказание мне за грехи.

  - Чтой-то вдруг, я - наказание? Я - бесценный подарок тебе, недостойному!

  - Мой подарок - мое наказание, - Ольгерд был так умилительно серьезен, - Я все время думаю о тебе, я езжу в Москву, хотя могу не делать этого, есть кого послать, но я считаю дни до командировки, мне снятся огни этой блядской улицы, мне снятся твои глаза, я мысленно разговариваю с тобой и ловлю себя на том, что думать начинаю по-русски.

  Приезжая в Москву Ольгерд всегда поселялся на Тверской в "Интуристе" на каком-нибудь безумно высоком этаже, чтобы, как он говорил, видеть звезды.

  И огни блядской улицы.

  Ольгерд заказывал ужин в номер. Роскошный ужин для двоих, для него и Гарика, без электричества - при свечах.

  Существование Ольгерда примиряло Гарика с этим миром в трудные для него (Гарика) моменты. Когда все было плохо, когда что-то старое кончалось, а новое не успевало еще начаться и положение казалось крайне неустойчивым, сердце грело то обстоятельство, что где-то там в Польше существует Ольгерд, отношения с которым никогда не портились по-настоящему. Ольгерд не был особенно чуткой и ранимой натурой, понимая и зная Гарика достаточно хорошо он, в отличие от многих (всех остальных) не пытался изменить его и переделать, более того, Гарик нравился ему именно таким, каким был, по своим чисто циничным соображениям, потому что мальчик был ему именно таким удобен.

  Все просто. Без лишних эмоций. Без мотания друг другу нервов.

  Удобно для обоих.

  Ко всему прочему за короткие встречи они никак не могли друг другу надоесть.

  Гарик приехал к нему с очередной встречи с дядей Мишей жутко голодным и тут же набросился на еду.

  - Мерзкая скотина, - ругался он с набитым ртом, - У меня руки чешутся его удавить. Ольгерд, друг мой, скажи, почему в этом мире людей не волнует ничего кроме секса, почему нельзя думать об искусстве?

  Ольгерд не отвечал, он слушал его с улыбкой и подкладывал в тарелку вкусные кусочки рыбки, колбаски.

  - Ему даже не нужно денег! Он помешался! Но я не могу все бросить - потому что никому больше не могу предложить то, что у меня есть, и потом ребята... я их видел... я знаю, что они здорово справились бы. И им самим захотелось бы ставить мой спектакль. Я в отчаянии, Ольгерд! Но если даже я его убью, ничего не изменится, студия перейдет в руки козлообразного карлика... есть там такой... и тогда все - труба!

  - Ты занялся шоу-бизнесом, - подвел Ольгерд итог, - С каких это пор? Почему я ничего не знаю об этом?

  - С недавних. И потом я не занялся шоу-бизнесом... я не занялся бизнесом. На хрен мне не нужен бизнес, я не ради денег... я хочу поставить нечто вроде спектакля, с музыкой, с эротикой и голубым сиянием.

  Ольгерд засмеялся.

  - Между прочим, у меня действительно неплохо получилось. Я написал сценарий, и я почти до мелочей продумал все, что будет на сцене.

  - Ну а мерзкая скотина?

  - Мерзкая скотина откровенно предлагает переспать с ним - и тогда проект пойдет. А я не хочу с ним спать! Ну не хочу.

  - Из принципа?

  - Может и из принципа... даже скорее всего из принципа, да и вообще - не хочу.

  - Законы жизни, мой дорогой, - Ольгерд разлил вино в бокалы и протянул один Гарику, - С ними нужно либо бороться, либо смириться, но если смиришься, то поплывешь по течению и наверняка утонешь. За встречу.

  Нежный хрустальный звон прокатился по бархатной сумеречной тишине.

  - Я жутко соскучился по тебе, Гарик.

  - Я тоже. Я так обрадовался, когда узнал, что ты здесь. В моей жизни сейчас все наперекосяк, я не понимаю, что со мной происходит... надо сделать что-то... вернее, придумать что-то, успокоиться и стать как все люди - но я не могу! Я, вероятно, не умею любить. Да, не смотри на меня так, я как-то задумался и оказалось, что никого в жизни своей я не любил. По-настоящему. Я даже не знаю, что это такое!

  - Ты даже не представляешь себе сколько людей могут сказать то же самое.

  - Мне от этого не легче...

  - Тебе хотелось бы любить?

  - Хотелось бы. Все было бы проще и понятнее. Нормальнее.

  Гарик гладил кончиком пальца край бокала и смотрел в темно-рубиновую глубину.

  - Ты любил кого-нибудь когда-нибудь?

  - Скажем так, я влюблялся.

  - А так, серьезно, навсегда?

  - Нет.

  - Какой ты милый, Ольгерд.

  - Я налью тебе еще?

  - По последней. Мне лучше не напиваться. Приехать трезвым и не очень поздно. Мой любовничек... в общем не все у нас гладко сейчас.

  Ольгерд кивнул понимающе, посмотрел на часы.

  - Сколько у тебя времени?

  - Пара часов.

  - Тогда давай, котенок, займемся делом. Я очень хочу тебя и боюсь, двух часов мне будет недостаточно.

  За плотно закрытыми окнами шумел Ленинский проспект, гул медленно текущих в бесконечном потоке машин тонул в монотонном гудении кондиционера. В офисе кипела работа, из-за двери доносились возбужденные голоса и смех - секретарша Аленка развлекала двоих курьеров, что прибыли только что из Владивостока и ждали аудиенции, ждали Вячеслава Яковлевича, коммерческого директора.

  Ждали, видимо, напрасно, потому что Вячеслав Яковлевич кабинет покидать не собирался. Более того, он велел Аленке их с Евгением Николаевичем не беспокоить.

  - Мне нужно поговорить с тобой. И очень серьезно, - сказал он Шершунову, усаживаясь в кресло, напротив шершуновского стола.

  Шершунов изобразил внимание.

  - Я хочу, чтобы ты отнесся к моим словам со всей серьезностью, - повторил Рабинович.

  - Ну говори, говори, - отвечал ему Шершунов, удивленный столь затянувшимся предисловием.

  - Ты еще помнишь о пропавших деньгах?

  Сердце кольнуло.

  - Ну-ну.

  - Ты прости уж, что я снова беспокою тебя столь незначительным вопросом, знаю, как это тебе неприятно, но, увы, мне не остается ничего иного.

  - И что же ты хочешь сказать мне?

  - То же самое, что и раньше, - глаза Рабиновича сияли, как черные звезды, - Мне не удалось напасть на след этих денег, а... поверь мне, я сделал все.

  - Ты уверен? - спросил Шершунов мрачно.

  - Женя, я всего лишь ставлю тебя перед фактом. Я хочу, чтобы ты разобрался с мальчишкой. Поверь, я говорю это не из-за каких-то мстительных соображений... если ты подумаешь, ты поймешь сам, с кого надо спрашивать.

  - Итак, ты хочешь, чтобы я допросил Гарика, быть может допросил с пристрастием?.. - печально спросил Шершунов.

  - Не надо иронии, - сухо остановил Рабинович.

  - Да, ты прав. Ирония ни к чему. Я сам займусь этими пропавшими деньгами...

  Несколько мгновений он молчал, задумавшись о чем-то.

  - Итак, я займусь этим, и начну с Гарика. Как ты и хочешь. Но давай договоримся, пока я не сообщу тебе результат, ты не будешь предпринимать ничего.

  - Договорились.

  Если некоторое время назад Шершунов ни за что не поверил бы в вину Гарика, теперь он ни на мгновение не усомнился в том, что Рабинович прав... Ох, Гарик... Гарик привык, что ему все дозволено, что с него не спросится ни за что. Стоит ли и дальше терпеть его выкрутасы? Нет, пожалуй, все это уже слишком... Самое главное, что Евгений Николаевич знал, зачем Гарику могут понадобиться деньги - он вздумал внедриться в шоу-бизнес, а там без денег делать нечего. Последнее время, у них не очень-то хорошие отношения и, видимо, поэтому он не стал бы их у него просить. Глупый ребенок, проходил мимо кабинета, увидел кучу денег и не смог устоять... Допрашивать его бесполезно - он оскорбится, возмутится, тем более пламенно, чем более будет виноват и, разумеется, не признается. Придется следить за ним и поймать с поличным. Возможно, это будет поводом к разрыву...