Всё это давно потеряло для него статус трагедии. К тому же то, чего не дали родители, дал в конце концов другой человек. "Может вы меня усыновите, Михаил Игнатьич?" - пошутил однажды Женечка. "Нет уж, инцест - это слишком для моего целомудрия." - посмеялся Каледин, покровительственно потрепав его по щеке.

  Не значило ничего кровное родство. Никакой привязанности, никакой нежности - тягостная необходимость, дань обществу. Пора заканчивать этот унылый обед в кругу семьи.

  - Ну и что он говорил? Как он там? - спросил Шершунов, лениво помешивая сахар в чашке с чаем и даже не пытаясь притворяться, что ему действительно интересно, что соизволил рассказать о себе Сашенька.

   - Он разводится, наконец-то с женой, - ответил отец и в голосе его было море удовольствия.

  - Давно пора было, - встряла мать, - Я с самого начала говорила. что у него ничего не получится с этой женщиной. Американки... он должен был жениться на нормальной русской девушке, способной заниматься домашним хозяйством и ухаживать за мужем и детьми, а не на этой... вертихвостке.

  Надо же - она знала с самого начала! Она узнала о том, что Сашенька женат всего-то лет пять назад, когда тот, наконец, объявился после трехлетнего (!) молчания, во время которого никто не знал о нем ничего. Даже то, жив ли он.

  - Катюшеньку жалко. Мать увезла ее в... Колорадо что ли. Теперь не увидим, наверное, никогда внучку единственную, - мрачно сказал отец, глядя на Шершунова тяжело из-под бровей, - Ты-то когда женишься? Для кого деньги делаешь? В гроб с собой положишь? Нарожал бы уж ребятишек...

  Ослепительно ярко как молния вспыхнула в шершуновской голове улыбающаяся мордашка Гарика, и видение больно отозвалось в сердце. А при чем тут вроде бы Гарик?

  - Пожалуй мне пора, - Евгений Николаевич поднялся.

  - Что так скоро? - удивилась мать.

  Шершунов посмотрел на эту женщину с холодными глазами, начинающую уже седеть, с прорезью морщин на лице и подумал: "Зачем я приехал?".

  Он приехал от одиночества. Хотел почувствовать себя вписанным в контекст мироздания, ощутить какую-то связь поколений, ощутить себя чьим-то продолжением... Видимо избавление от одиночества ждёт тебя не здесь. Тогда где? Чего ты ещё не пробовал, Женечка?

  - Дела, - коротко ответил Евгений Николаевич, не утруждая себя особенно выдумыванием предлогов. И ушёл.

  На улице был пасмурный серенький денек, временами мерзко моросило. Он сел за руль и включил радио, просто для того, чтобы звучал рядом хоть чей-то человеческий голос. Однако, вместо того, чтобы отвлечься - реально, как галлюцинация, голос Гарика, крутящего ручку настройки приемника.

  "...Все какое-то дерьмо... а ты кассеты не взял?.. Конечно, сам о себе не позаботишься - никто не позаботится. Придется ехать два часа, слушая всякую гадость."

  Шершунов когда-то подумал, что исчезновение Гарика в чем-то к лучшему. Был он - и не стало его. Меньше проблем.

  Однако все складывалось как-то не так. Он вспоминал о Гарике едва не через каждые пять минут и, кажется, скучал по нему все больше. Как-то мальчишка оживлял его жизнь, привносил в нее смысл. А потом Шершунов не мог избавиться от мыслей по поводу, где сейчас этот паршивец и с кем он. Бессильная ревность, злоба, обида... и такая тоска, что делать ничего не хочется.

  Жизнь должна была как-то измениться. На чудо надеяться не приходилось, поэтому Шершунов должен был принять какое-нибудь решение и изменить её сам. Когда загибаешься от одиночества и тоски, не приходится долго думать что именно не устраивает тебя в этой жизни - всё просто: тебе нужен кто-то.

  Внезапно он вспомнил один из вечеров давнего-давнего прошлого. Студенческой юности. Он чувствовал себя тогда примерно так же... нет, было хуже. Он был молод, глуп и воспринимал как трагедию любой пустяк.

  В тот вечер они пошли на вечеринку с Толиком. На классную голубую вечеринку, где собираются сливки общества, сказал Толик загадочно - и соблазнил.

  Действительно было любопытно.

  Это был год восемьдесят какой-то, еще вроде как и Горбачев к власти не пришел и мы все еще плелись победной дорогой к коммунизму, запреты действовали в полную силу и за гомосексуализм во всю сажали, поэтому слова "классная голубая вечеринка" не могли не вызвать здорового любопытства, тем более, что вечеринка эта проходила не в забегаловке на окраине города а почти легально в чьей-то квартире в центре.

  На него - новенького и вкусненького - тут же обратили внимание и это было приятно, это даже отвлекло от грустных мыслей. Первое время Женечка чувствовал себя несколько сковано - он никогда еще не видел себе подобных в таком количестве и ассортименте, он и не представлял себе что их - себе подобных - ТАК много. Это ошеломляло и даже пугало.

  - Развлекайся, - сказал ему Толик и исчез с загадочной улыбкой.

  Толик знал в подробностях дурацкую историю с Пашкой и знал (чувствовал), что еще не забылось и быльем не поросло.

  Пашку можно было понять. Проявил ли он слабость? Нет, пожалуй, он оказался сильнее всех, а может быть просто секс не был для него настолько важен.

  - Может быть ты не поверишь мне, но я хочу, чтобы ты знал, я тебя действительно люблю, я никогда не кривил душой, когда говорил тебе об этом.

  Пашка стоял у окна, против света, нарочно, чтобы его лицо было в тени.

  - Наверное, я буду всегда тебя любить, - он усмехнулся горестно, - потому что ты - первый и единственный. Потому что кроме тебя у меня никого не будет никогда, и то, что было у нас с тобой останется на всю мою жизнь единственным прекрасным воспоминанием.

  Женечка слушал его молча, сидя на кровати, сжимая до боли пальцы, и пытаясь сосредоточиться на этой боли. Он совсем не был готов к этому разговору, он шел к Пашке в общагу уверенный, что этот день не принесет ему особенных сюрпризов. Ан нет.

  - Но я не могу быть ненормальным. Я представил себе всю свою дальнейшую жизнь и понял, что не смогу! Я сопоставил все за и против и понял, что для меня важнее то, что будут обо мне думать мои друзья, родственники... Я себе представить не могу что будет, если они узнают... Меня перестанут уважать, меня будут презирать, ко мне будут относиться в лучшем случае как к больному. Я не готов к тому, чтобы пройти через это все, моя мать, мой отец должны мною гордиться... Я сам, в конце концов, должен собой гордиться!.. А тут как раз... вчера я сделал предложение одной девушке, и она согласилась выйти за меня. Она москвичка, из интеллигентской семьи, родители с достатком. Это шанс для меня не просто в Москве остаться, но и подняться на более высокую ступень в обществе. Я никогда себе не прощу, если упущу его.

  Они знали друг друга с первого курса, почти с первого дня стали друзьями и очень скоро любовниками. Любовь это была? Скорее всего просто привычка. Они подходили друг другу, им было приятно общество друг друга и они знали друг о друге почти все. Как никак три года вместе, три года - немалый срок. И они были первыми друг у друга, друг на друге учились любви и сексу.

  Толик потом делал удивленные глаза и говорил:

  - Ну ты странный! А чего ты хотел, чтобы вы всю жизнь вместе были? Все равно расстались бы после института. Вот что, Женька, надо тебе найти кого-нибудь и срочно!

  Срочно ничего не получилось, и прошло аж целых полгода. До той приснопамятной вечеринки.

  Большая трехкомнатная квартира в сталинском доме, обставленная со вкусом и не по простым советским меркам была полна людей, причем люди постоянно менялись - одни находили себе пару и уходили, им на смену приходили другие. Все знали всех, громко приветствовали друг друга, говорили об общих знакомых, никого из которых Женечка не знал.

  Разброс в возрастах был типично плешковый от восемнадцати (может быть кому-то и не было восемнадцати) и до... лет до шестидесяти. Молодежь веселилась, кокетничала и всячески привлекала к себе внимание, представители старшего поколения вели чинные беседы и зорко глядели по сторонам.