Седов часто терял сознание. Придя в себя, думал о том, как бы добраться до Теплиц-бая, иногда вспоминал «Фоку».

«Вот на «Фоке» начался день. Теперь Кизино затопит в кают-компании печь, потом начнет стучать посудой сначала в каютке-буфете, потом в кают-компании. Кизино чудесный парень! Потом соберутся все в кают-компании, будут греться у печки, перекидываясь редкими фразами, станут пить кофе с черным хлебом. Вспоминают, наверно, меня. Ах, милые, милые друзья, как бы хорошо попасть к вам на минутку и посмеяться, как бывало в беззаботные дни на Новой Земле.

Ничего, ничего, терпи, Георгий! Все в жизни проходит, всему бывает конец. И на «Фоке» неважно живется. Подвели нас комитетчики, не прислали ни угля, ни собачек. С углем и с хорошими собаками я в эти дни был бы далеко за восемьдесят третьим градусом…»

В темной палатке дрожал синий огонь примуса. Седов метался. Дыхание его все учащалось и становилось затрудненным. Иногда матросы держали больного в полусидячем положении — так легче было дышать.

5 марта во втором часу ночи Седов стал внезапно задыхаться: «Боже мой, боже мой!.. Линник, поддержи!..» И задрожал смертельной дрожью…

Матросы долго сидели, как скованные, не смея вымолвить слово. Наконец, один закрыл глаза покойного и покрыл лицо чистым носовым платком. Буря стихла: как будто, укротив мятежный дух, занесший сюда недвижимое теперь тело, она успокоилась.

Пустошный рассказывал — охватили отчаяние и ужас. В темноте тесной палатки трудно было двинуться, не задев спального мешка с телом покойника, — смерть не давала забыть о себе ни на минуту.

Совсем не приходили мысли о будущем, обо всем, что ждет их впереди, что делать с телом, куда идти, как спастись самим.

В сознании было только одно: они остались одинокими в страшной пустыне, уставшие и больные, лицом к лицу с враждебной природой… *

Пробудил холод. Надо что-нибудь делать. Посоветовавшись, решили дойти до Теплиц-бая, отыскать склады Абруццкого, запастись керосином (оставался один баллон менее четырех литров) и, бросив все лишнее, привезти тело Седова на «Фоку». 9 марта, оставив лагерь на произвол судьбы, пересекли пролив и, подойдя к острову Рудольфа, пошли вдоль западного берега его. Шли недолго: встретили открытую воду, море касалось самой береговой стены ледника. Выходило — Седова не довезти. Решили похоронить тут же.

На клочке земли, черневшей поблизости, матросы выбрали подходящее место. Тело, завернутое в два брезентовых мешка, поместили в углубление, вырытое киркой; рядом — предназначавшийся для полюса флаг. Сверху наложили высокую груду камней, в нее вставили крестом связанные лыжи. Около могилы остались кирка и сани.

С обнаженными головами произнесли: «Вечная память!» Немного постояли. Когда мокрые от пота волосы смерзлись, надвинули капюшоны и, подняв с могилы по камню для себя и для жены покойного, вернулись к лагерю — собираться в обратную дорогу.

До «Фоки» матросы добрались с трудом. Шли две недели, споря у каждого острова, какой держать курс. Когда удавалось попасть на старый след, делали большие переходы. Несколько раз теряли всякое представление, куда идти.

Уже недалеко от бухты Тихой, попав в пролив Аллена Юнга, заблудились и ушли бы скитаться среди мелких островов южной части Земли Франца-Иосифа, если бы не заметили у острова Кетлица аркообразного айсберга, памятного тем, что Седов фотографировал эту «игру природы». Матросы не ели горячего четыре дня: вышел керосин. На остановках без горячей пищи спальный мешок не грел остывших тел. Часть собак осталась у брошенного лагеря.

Где могила Седова?

Линник и Пустошный плохо читали карту с непонятными им английскими надписями. С их слов можно было предположить — на мысе Бророк острова Рудольфа, у подножья обрывистого берега, на высоте от моря метров десять, на том месте, где кончается восточная часть ледника и начинается каменистый берег. Экспедиция на ледоколе «Седов» искала в 1930 году могилу Седова на мысе Бророк, но не могла ее обнаружить.

В 1938 году зимовщики советской полярной станции на острове Рудольфа нашли на мысе Аук, километрах в семи от Теплиц-бая, несколько предметов, несомненно, из могилы Г. Я. Седова. Были найдены: флагшток и истлевший флаг, который Седов собирался водрузить на полюсе. На флагштоке надпись латинскими буквами: «Экспедиция старшего лейтенанта Седова». Тут же оказались обрывки брезента и меха и маленький топорик. Ни кирки, ни саней, ни остатков тела они не нашли.

Все найденные предметы выставлены в Музее Арктики в Ленинграде.

Глава XVIII

НА РОДИНЕ

После двухлетнего героического плавания осиротелый «Фока» возвращался к родным берегам. Что ждет участников экспедиции дома, кто встретит их?..

Встретила война…

Маяки потушены. Первый встречный пароход спрятался под берег и погасил огни, приняв свет синего фальшфейера на борту еле плывшего «Фоки» за свет прожектора с неприятельского крейсера, а гул салютной пушки седовцев — за открытие враждебных действий.

На следующий день «Фока» вошел в маленькую гавань Рынды — небольшого промыслового становища на Мурмане. Его обитатели — простые поморы-рыбаки — отнеслись к седовцам с исключительной сердечностью.

Когда «Фока» подходил к Рынде, Кушаков стоял на мостике как командир. Был он в белом кителе с золотыми морскими пуговицами и в морской фуражке. Китель был не по росту: в плечах широк, а в животе тесен. Все знали — китель был Седова. Знали также, что у Кушакова есть что надеть, даже форменный сюртук… Кушаков смотрел героем.

Сойдя на берег, он сейчас же отправился в телеграфную контору.

Главную телеграмму — царю — составил очень ловко. Упомянул о смерти Седова, но о причине ее умолчал. Честь благополучного возвращения «Фоки», конечно, приписал себе.

День в Рынде был лучшим днем. Потом посыпались удары. В один из ближайших дней четверо седовцев, пересев на почтовый пароход, прибыли в Архангельск. В таможне на них накинулась банда чиновников. Перерыли багаж, грубо обращались с приборами, пытались вскрыть коробки со снятой кинолентой и вторично стали требовать пошлину за эти ленты.

Все вернулись оборванные, грязные, засаленные. Ни у кого не было денег. Когда в Рынде пришлось платить за первые телеграммы о возвращении, после долгих поисков собрали на корабле несколько десятков рублей. Заняли денег, послали телеграмму комитету снаряжения экспедиции: «Благополучно вернулись, вышлите денег на дорогу, одежду и расплатиться в Архангельске».

В ответ пришла депеша: «Денег нет, обойдетесь своими средствами. Напоминаем: ваше жалование, согласно условию, за всю экспедицию выплачено полностью в первый же год. Входя в положение, на второй год комитет выдал семейным пособия. Не производите расходов за счет комитета».

Все отравляло радость возвращения. Вместо счастливого свидания с родными и друзьями — хлопоты, споры, переговоры с властями.

Весть о возвращении седовской экспедиции затерялась в газетах среди донесений с фронта империалистической войны и ура-патриотических статей. Никому не было до нее дела. Появились лишь две-три телеграммы с кратким изложением трагедии, случившейся на Севере. Только и всего.

А совсем недавно, перед началом войны, имя Седова не сходило с газетных полос, хотя тон всех высказываний был отнюдь не благожелательным.

Правительство отпустило морскому министерству деньги на организацию поисковой экспедиции, во главе которой был поставлен капитан первого ранга Ислямов. При отплытии этой экспедиции летом 1914 года носились упорные слухи, что Ислямов везет с собой приказ министра вернуть Седова в Россию, а в случае неповинове-ния — арестовать. Газета «Архангельск», подтверждавшая эти слухи, писала: