Речь так и лилась, плавно, кругло, убедительно, будто Александр Павлович с выражением и со всеми знаками препинания читал тщательно отделанную статью. Лаврентий сидел развесив уши. До чего же деловой человек! Вот тебе и аристократ!
Вошел лакей и на подносе подал Башуцкому маленький конверт.
— От ее сиятельства. Ждут ответа вашего превосходительства.
Александр Павлович, учтиво извинившись, прочел записку и, опять извинившись, принялся писать ответ.
Серяков мог передохнуть и осмотреться. Боже мой! Что за образцовый порядок царствовал в большом кабинете! На двух столах у окон симметрично разместились какие-то коробки, заполненные разноцветными карточками, а рядом с ними — разрезательные ножи и карандаши, сургучи и склянки с клеем. Среди книжных шкафов высился один, весь из мелких ящичков с каллиграфически написанными ярлычками. К нему приставлена лесенка красного дерева, окованная медью. А на письменном столе, за которым склонился хозяин, лежали аккуратные стопки бумаг, придавленные изящными малахитовыми, хрустальными, бронзовыми прессами, синело свежее, точно сейчас раскатанное из куска, сукно, сверкали бронзой чернильница и колокольчик.
Башуцкий окончил записку плавным росчерком, перечел, осыпал страничку серебряным песком, взял из кожаного футляра конверт, из фарфоровой коробки — облатку, заклеил, протянул лакею. И тотчас, обратив приветливое лицо к Серякову, чуть прижмурившись на миг — верно, чтоб собраться с мыслями, — заговорил опять так же плавно и легко, будто ничем не отвлекался.
— Необходимы некоторые изменения и во внешнем виде «Иллюстрации». Нужна лучшая бумага, более тщательный набор, больше внимания при печатании гравюр. Но, главное, если мы хотим создать более серьезное, но и более роскошное издание, предстоит изменить самый порядок подготовки художественной части. Из лучших граверов столицы я решил создать ателье, какие существуют уже при известных парижских и лондонских журналах. «Иллюстрация» снимет для ателье — или, сказать по-русски, для своей артели — квартиру, светлую, просторную, хорошо отделанную. Граверы будут жить в ней и работать строго установленные часы под руководством маститого, известного художника, работать, я уверен, в самой дружественной обстановке. Будут совершенствовать свое мастерство, при них поселятся ученики. Там, в этой артели, за несколько лет незаметно образуется новое поколение граверов, которые высоко понесут знамя своего искусства в русском печатном деле. В недалеком будущем я полагаю послать за границу — в Париж, Лондон и Берлин — трех граверов, своих художественных корреспондентов, чтобы прямо оттуда шли на страницы «Иллюстрации» все значительные новости, уже отраженные в готовых досках. К тому времени железные дороги несомненно соединят нас со всеми столицами Европы, и пересылка подобных пакетов станет быстра и удобна… — Башуцкий на миг вновь прижмурился и закончил: — Ведь вы не откажетесь вступить в артель? Поддержать своим талантом наше начинание? Я вам одному из первых делаю предложение.
Лаврентий уже ожидал вопроса и ответил, что затрудняется дать согласие, что живет с матушкой — как же оставить ее одну, — и ежедневно занимается в Академии художеств. Ему, право, удобнее всего работать дома.
— Но согласитесь, что, живя в артели, вы сможете более посвятить себя искусству, а значит, и больше заработать для вашей же матушки, — убежденно сказал Башуцкий. — А она будет менее хлопотать по хозяйству, следовательно отдохнет от забот, потому что я полагаю устроить в артели общий стол для художников. И вы с матушкой будете ходить друг к другу в гости.
Часы на камине пробили половину девятого. Александр Павлович вынул из жилетного кармана золотой брегет, нажал репетицию, и тот же звон повторился тонким голоском.
— Простите, я злоупотребил вашим вниманием, — сказал новый редактор. — И мне еще нужно ехать на вечер. Деловые отношения требуют не только повседневных трудов здесь, — он обвел рукой кабинет, — но и поддержания связей в свете…
Быстрым движением он взял одну из папок, вынул пачку рисунков. Деловито дал заказ, указал размеры и срок.
Серяков сразу узнал их. Эти рисунки подбирал еще Кукольник. Только прежде они лежали в помятом конверте, а теперь перешли в щегольскую папку с красивой надписью: «Illustrations pour «Иллюстрация».
Лаврентий вышел на Большую Морскую в некотором смятении: «Как быть? Ни матушку, ни академию я не оставлю, что он ни говори. Но и без «Иллюстрации» прожить трудно… А видно, у этого барина хватка покрепче Нестора Васильевича: все у него скоро, гладко, как по-писаному. И трезвый; днем, видно, не спит, не валяется — дивана никакого в кабинете нет, всё кресла да шкафы. А говорит как! Просто удивительно красиво, складно. Только в конце, пожалуй, занесся в мечты насчет знамени русских граверов и посылки за границу… Впрочем, кто ж его знает… может, и такое ему удастся. Видно, умеет дела делать…»
Дома Серякова ждал Антонов. Теперь нередко случалось, что и в будние вечера он приходил на Озерный. Поговорив с приятелем, пока тот не брался за работу, подсаживался к Марфе Емельяновне. С нею он играл в дурачка на принесенные пряники и орехи, вполголоса что-то рассказывал, даже читал вслух Загоскина и Лажечникова. А то и молча стоял, притулясь к печке, поглядывая, как она что-нибудь шьет, а Лаврентий режет свои гравюры.
На этот раз Антонов пришел по делу. Крашенинников наказал передать, чтоб в воскресенье с утра Серяков зашел в лавку за заказом. Лаврентий обрадовался — вот бы получить работу на стороне, не целиком зависеть от «Иллюстрации»! Тогда легче будет не вступать в артель.
Но надежда не оправдалась. Требовалось награвировать всего несколько заглавных букв и виньеток для книги стишков какого-то богатого барина. Ну что ж, и на том спасибо Крашенинникову.
Серяков уже получил заказ, когда его окликнул вошедший Студитский. Расспросил, поздравил с поступлением в академию, обещал посылать, если случатся, заказчиков. Но неожиданно оборвал разговор:
— Простите, нужно с бароном два слова сказать… У хозяйской конторки прощался со Смирдиным пожилой артиллерийский офицер с добродушным лицом.
Лаврентий остановился в нерешительности: и ждать как будто нечего, и уйти неловко, не простившись со Студитским. Стал рассматривать книги на прилавке и вдруг прислушался.
— Башуцкий, как всегда, обуян грандиозными проектами, хочет сделать «Иллюстрацию» каким-то сверххудожественным изданием, — говорил Студитскому артиллерист. — Затевает создать артель художников-граверов и меня уговаривает тряхнуть стариной. А в художественном-то отношении журнал и так был вполне хорош, не стал бы только хуже, и ладно. Возьмите последний номер, выпущенный Кукольником. Помните виды Холмогор в статье о Ломоносове? Отлично награвированы… Вы не знаете, кто такой Серяков? Который раз читаю подпись, а его не встречал.
Лаврентий замер и, отвернувшись, двинулся вдоль прилавка, подальше от говоривших.
— Как не знать, когда Серяков мне работал для одной книжки, — отозвался Студитский, и Лаврентий почувствовал, что он улыбается. — Так вы хотели бы с ним познакомиться?
— Очень хотел бы.
— Тогда стоит вам только обернуться, — сказал Студитский и позвал: — Пожалуйте-ка сюда, господин Серяков! Лаврентий подошел, чувствуя, что краснеет.
— Вот барон Константин Карлович Клодт хочет с вами познакомиться.
Через несколько минут оживленного разговора Серяков получил приглашение тотчас же отправиться к Клодту.
Барон жил в скромной квартире на Стремянной улице. В маленьком кабинете с окном на двор он показал Лаврентию свои многочисленные работы. Были среди них такие, которые Серяков видел раньше, — нарядный том «Сенсации госпожи Курдюковой» и сборник «Наши, списанные с натуры русскими».
«Ах, до чего же неловко, — думал Лаврентий — пожилой человек, отличный гравер прочел и запомнил мою подпись в «Иллюстрации», а я и не заметил, правда совсем маленького, имени «Клодт», стоявшего под гравюрами! Видно, это оттого, что смотрел такие дорогие издания только мельком, из чужих рук».