На лестнице Лаврентий прочел стоявшие на конвертах имена и сразу отложил тот, на котором значилось: «Г-ну полковнику барону Константину Карловичу Клодту». «Бог с ним, с бароном и полковником! Поди, и на порог-то не пустит меня, солдата». Прежде других он решил идти к издателю и редактору «Иллюстрации» Нестору Васильевичу Кукольнику.

Глава VII

У Кукольника. «Жаворонок»

Рассеянный Одоевский не обозначил на конвертах ни одного адреса, и в пятом часу следующего дня Серяков отправился по указанному на обложке журнала: «В Гороховой улице, близ Семеновских казарм, в доме Домонтовича». На медной дощечке на втором этаже Серяков прочел выгравированную готическими буквами надпись: «Нестор Васильевич Кукольник», а на другой половинке той же двери была приклеена бумажка с выведенным от руки словом «Иллюстрация».

Пожилой краснолицый лакей, открывший на робкий звонок Лаврентия, сначала дохнул на него винным перегаром, потом осведомился, не из министерства ли он, и наконец сообщил вполголоса, что барин недавно возвратился из должности, спит и будить не велел до шести часов. Набравшись храбрости, Серяков также негромко сказал, что пришел передать письмо от князя Одоевского. Лакей, подав знак не греметь шашкой и шпорами, впустил его в переднюю, указал на стул, а сам прикрыл двери в комнату, откуда доносился густой, истинно барский храп.

Занятый здесь же своим делом — он чистил каким-то порошком объемистые серебряные чарки, — лакей принялся рассказывать, что барин его не только трагедии пишет да журнал издает, но еще состоит при военном министре князе Чернышеве и чин имеет статского советника. Потом рассказал, что самого его зовут Тихоном, что служит у барина десять лет, и не просто лакеем, а камердинером.

— Моя обязанность, — говорил Тихон, — барина одеть, раздеть, побрить, подать помыться, в кабинете убрать, перья вычинить да бумагу чистую на стол подкладывать. Серебро я, братец, чищу оттого, что без работы сидеть не люблю, а так прислуги у нас вполне довольно: держим еще лакея, повара и бабу-судомойку.

Слушая его, Лаврентий позабавился, вспоминая ливрейного лакея Одоевского. До чего же слуги любят выхвалять важность своих господ! Будто и они от этого важнее делаются. Но вслед за тем несколько оробел. Если Кукольник в чинах и на службе при таком важном лице, так захочет ли он и разговаривать-то с ним, с нижним чином? От одного имени всесильного военного министра трепет охватывал в те времена людей и позначительнее унтера-топографа.

За разговором не заметили, как храп за дверями прекратился. Вдруг раздалось зычное откашливание, шлепанье туфель, и вслед за тем зазвучали минорные аккорды на рояле.

— Встал раньше время, — сказал Тихон. — Начал провизировать, сочинять значит. Пойти доложить?

— Да удобно ли сейчас-то? — усомнился Лаврентий.

— А чего ж? Наиграется еще, что ему делать! Тихон растворил двери и вышел в соседнюю комнату.

Серяков приблизился к порогу. Ему открылась зала в пять окон, стулья по стенам, зеркала в простенках. В дальнем углу, за роялем, профилем к нему сидел барин. Даже если б Лаврентий увидел его в другом месте, все равно сразу узнал бы, так он был похож на карикатуру из «Иллюстрации». Круглый табурет у рояля был ему низок, необычайно длинные ноги в клетчатых панталонах образовали острый угол. Верхняя часть корпуса была облачена в домашнюю, донельзя затертую ярко-синюю атласную куртку с оранжевым воротником и обшлагами. Красное, оплывшее лицо было сосредоточенно, и губы, казалось, шептали что-то. Жидкие волосы встали на затылке торчком — должно быть, со сна.

Эта странная фигура не показалась Лаврентию смешной: так много было в ней сосредоточенности, а в мелодии, которую играл, — грустной задушевности.

«Вот как сочиняют стихи, — думал он почти благоговейно. — Или, может, он и музыку тоже сочиняет?»

— К вам пришли-с! — бесцеремонно громко доложил Тихон, становясь рядом с барином и независимо заложив руки за спину.

Серяков почувствовал, что камердинер перед ним «выказывается» — вот, мол, как у нас вольно.

Кукольник ответил не сразу — казалось, он не слышал Тихона — и не спеша доигрывал мелодию.

— Кто? Чего сюда не пускаешь? — спросил он наконец, сняв руки с клавиатуры, и, повернувшись вместе с табуретом, увидел Серякова за порогом.

Писатель встал, театральным жестом провел рукой по лбу и, шлепая стоптанными туфлями, направился в прихожую. И тогда Лаврентий заметил, что корпус у него похож на грушу: плечи покатые, под собравшимся складками бархатным жилетом круглился объемистый живот.

Серяков, вытянувшись по-строевому, подал письмо. На миг обдав его тем же крепким винным духом, что исходил от Тихона, и повернувшись к свету, Кукольник начал читать.

— Ошибается князь: есть в Петербурге граверы на дереве, — сказал он, не отрывая глаз от бумаги, — и все работают в моей «Иллюстрации».

Сердце Лаврентия дрогнуло. «Не возьмет!» — подумал он.

Кукольник дочитал письмо и сунул его в карман куртки.

— Однако искусные художники мне всегда нужны, — сказал он и, положив руку на плечо Серякова, возгласил: — Пойдем и объяснимся!

Едва ли не треть небольшого кабинета, в который они вошли, занимал широчайший турецкий диван, покрытый темно-красным ковром. На нем в беспорядке были разбросаны несколько подушек и шкура какого-то рыжего зверя. Возле, на низком столике, виднелись бутылка, стакан и нарезанный лимон на блюдце.

Нестор Васильевич усадил Серякова сбоку узкого и длинного, диковинной формы письменного стола. Обращенная к стене сторона его состояла из двух этажерок, между которыми протянулось горизонтальное зеркало, отражавшее сидевшего за работой хозяина. На этажерках были наставлены статуэтки, печатки, лежали перочистки, разрезательные ножи. На столе двумя горами высились листы бумаги, запыленные конверты, валялись обгрызенные, давно не чиненные перья. Как видно, Тихон не утруждал себя частой уборкой барского кабинета. Книг было немного — один небольшой шкаф между столом и диваном.

То переглядываясь с собой в зеркале и приглаживая обмусленными пальцами непослушные волосы на затылке, то дружелюбно посматривая на собеседника мутновато-коричневыми сонными глазками, Кукольник расспросил Лаврентия о том, как стал гравером. Потом бегло просмотрел работы.

— Тут князь Владимир Федорович не ошибся: вы и точно можете совершенствоваться в искусстве, — подвел он итог. — Как вас зовут?.. Лаврентием? Красивое, звучное имя. Так звали моего земляка, ученого попа Лаврентия Тустановского, издавшего двести пятьдесят лет назад славянскую азбуку и грамматику. Не слыхали? У нас в Прикарпатской Руси его память почитают. А про Лаврентьевскую летопись, уж наверное, знаете?.. Тоже нет? Ее пятьсот лет назад писал инок Лаврентий для князя Суздальского. Да ведь и мой патрон, Нестор, тоже был летописец. Вот мы и потрудимся вместе. Ха-ха! А во Флоренции есть собор Святого Лаврентия. В нем почивает прах Лаврентия Медичи, по прозванию «Щедрый», покровителя наук и художеств. Умер он в 1492 году и был братом папы Льва X. Наконец, в Канаде именем вашего святого зовутся река, залив и остров… — Кукольник глянул в зеркало, потом вновь обратился к Серякову, ошеломленному потоком новых сведений, и продолжал — Так вот, любезный мой Лаврентий, я сейчас же закажу вам три гравюры. Можете немедленно взяться?

— Так точно, Нестор Васильевич! — по солдатской привычке встал было Серяков.

— Сидите, сидите, я здесь не начальство, — остановил его Кукольник и, не без труда сыскав нужный конверт, быстро разбросал на столе десяток лежавших в нем картинок. — Ну вот, на первый раз… — Он подал Лаврентию два литографированных вида Финляндии и гравюру на меди — портрет Петрарки в венке из лавров и с пером в руке. — Сроку даю три недели. За пейзажи по десяти, а за портрет двенадцать рублей. Размеры сзади подписаны. Согласны?

И, когда Серяков открыл было рот, чтобы благодарить, Кукольник, взмахнув рукой широко и плавно, сверкнул бриллиантовым перстнем.