Возле территории веселья и ужаса Тимур велел построить большой палаточный город. Эмиры и знатные люди империи, иностранные и местные сановники, все они получили выделенные им места, и они знали, что была воля правителя, чтобы они при украшении своих палаток сделали затраты, какие только можно себе представить. Покои для себя Тимур приказал разбить в центре; высокий ливан из сукна, удерживаемый двумя несущими столбами, образовал вход. Куполами, подобно залам со сводами, возвышались за ним роскошные палатки, некоторые из сукна, затканного золотом, другие из тканей, которые были унизаны жемчугом и драгоценными камнями. Занавесом у ворот служили настенные ковры, один из них принадлежал султану Баязиду. Ибн Арабшах, который, вероятно, сам видел это, рассказывает об искусно сделанных растениях, животных, людях, которые казались живыми49. Недалеко от дворца-палатки Тимура оборудовали зал для приемов, похожий на гигантский зонт. На многочисленных шестах лежала крыша из ткани, для закрепления которой слуги должны были рисковать жизнью из-за опасного лазания наверх50. Таким образом, целый палаточный город был миром в миниатюре, сгруппированным вокруг «господина счастливых обстоятельств», ориентированным на него, предоставленным в его распоряжение как фигуры на шахматной доске.
Астрологи установили благоприятный для исполнения бракосочетаний час. Были подписаны предусмотренные шариатом контракты. Затем знаменитый чтец Корана Шамс-ад-дин аль-Джазари произнес торжественную речь. Мы уже знаем его; менее десятилетия до этого он покинул Каир Баркука и перешел к Баязиду; после поражения Баязида его угнали в Самарканд51. Следующим за ним был верховный судья, который взял у принцев обещание оставаться всегда верными ханафит-ской правовой школе. После этого Тимур занял место на троне в палатке для приемов. Великие эмиры, местные и иностранные, большой дугой выстроились перед ним на расстоянии, «которое отмерит лошадь, если ее пришпорить». Всадники в роскошных одеждах сновали туда-сюда; слоны с богато украшенными накидками были расставлены по постам на краю сцены. Скульптуры львов с мечом в лапе были сгруппированны в ногах балдахина; на каждом льве установили кубки из хрусталя, золота или яшмы, которые были наполнены жемчужинами, и чаши, в которых лежали кучи монет. Когда началась церемония поздравления, жемчужинами и монетами стали обсыпать новобрачных. Затем раздавали бокалы с вином, араком или кумысом, и все пили, как того требовал передаваемый из поколения в поколение монгольский обычай, за новобрачных, после чего начался пир, пышность которого трудно выразить словами. После того как откушала знать, одарили и простой народ; сосуды с вином были доставлены на луг, на котором веселились массы, и скоро там тоже пошли по кругу бокалы — «между ними ходили с бокалами, наполненными прозрачным вином52, — наслаждение для пьющих!» (сура 37, 45) (это описание рая в Коране, казалось, стало действительностью, пишет Жазди).
И разве в Коране также не говорится: «Не слышны (в раю) ни мешающая болтовня, ни брань, а только слово «Мир! Мир!»? — без ссор земных будней, не потревоженные никакими спорами должны веселиться люди; это был приказ Тимура, который он велел огласить. «Там собралась такая толпа народа, как будто пришли все жители мира: воины и горожане, благородные и простолюдины, жители Дамаска и Рума, персы и тюрки; все в радостном настроении и непринужденные; ни одно тело не избито, ни одно сердце не оскорблено... злые события сбивали кулаками, скорбь затаптывали ногами». Так толпа была охвачена райским единодушием; вино — оно заставляет исчезать мнимые различия в мире феноменов 54 — давало уму ясность; больному оно давало лечение, старику — молодость, оно услаждало души, окрашивало щеки, создавало гармонию телесных соков, освобождало от влияния сатаны: «Все люди, и старые и молодые — этот окрылен, тот опьянен, совсем пьяный третий! В каждой руке кубок, на губах у всех песня; каждый с радостью пьет за здоровье другого!.. Все желания людей исполнились, все веселы, знатный ли ты или ничтожен...» Подобно вину, музыка тоже способствовала согласию сердец. Звучали тюркские и монгольские, арабские и китайские, персидские и другие мелодии; певцы и музыканты, играющие на струнных инструментах, —«они похищали сотни сердец своим кокетством 55 — все растворились в едином Боге»56.
«И так как во время того раскрывающего сердца 57 праздника страстное желание любого жаждущего украшалось роскошной одеждой всяческого исполнения желаний», то приказали привести мулов, нагруженных почетными одеждами для новобрачных принцев, чтобы каждому из них, соответственно обычаю, набросить на плечи тяжелые, затканные золотом халаты, надеть головной убор, застегнуть пояса и бросить дорогие циновки к ногам. Те принцы каждый раз присягали на верность «господину счастливых обстоятельств», и снова и снова их осыпали жемчугом и монетами. Сам Тимур, как пишет Ибн Арабшах, наконец, больше не мог усидеть на своем месте. «Он вытянул свои руки за помощью... и ему помогли встать на ноги... и он стоял там, скрюченный и согбенный, и, старый и хромой, он танцевал, с трудом удерживая равновесие...» И тут осыпали приносящими счастье драгоценностями также завоевателя мира 58.
«Когда наступила ночь, и обширная страна, благодаря многим факелам и фонарям, осуществила благородный стих Корана: «Мы украшали самое низкое небо лампами» (сура 41, 12)... в самый надежный и счастливый час, тогда внуки сферы господства и успеха отправились в покои объединения. Отныне часовой у двери стыдливости сбрасывает завесу приличия...» На следующее утро Тимур посетил покои принцев; радость по поводу заключения браков 59 становилась все больше, снова сыпались дождем драгоценности. Но на этом празднества еще не заканчивались; они продолжались два месяца, до поздней осени. Только тогда Тимур посвятил себя снова делам империи60.
Он вошел своим путем, безжалостный к плохо одетым, без сострадания к опаленным холодом телам... На замерзшем Яксарте свежий зимний ветер нагромоздил высокий бастион:
Я увидел, что через реку перекинут мост,
построенный богом трона, похожий на бастион.
Я плакал, и видите, мои слезы, они блестели,
как благородное вино, замерзшее до состояния кристалла
Но в своем гибельном упрямстве он не позволил остановиться. Так зима замахнулась на него для уничтожающего удара, обрушилась отовсюду на него опаляющим ледяным ветром; как в сухие заросли тростника натравливала она ураган со всех сторон на войско и хлестала соломинки воинов ледяной бурей — все снова и снова! Он, однако, со своей громадной армией шел своим путем, без сострадания к пленным, не помогая изнуренным, превосходя своей холодностью зимнюю стужу... И вдруг зима крикнула ему: «Остановись, несчастный! Спокойно, злой тиран! Как долго еще ты хочешь жечь сердца своим огнем?.. Если ты один из двух обреченных на ад, то я второй! Мы оба связаны вместе цепью, чтобы разрушать страны и людей — какой злосчастный союз! Хотя ты уже дыхание многих... велел остудить, мое ледяное дыхание холоднее твоего!.. Клянусь Аллахом, тебя я не уважаю! Возьми, что я тебе приношу!»1
Ибн Арабшах (ум. 1450)
В пятилетней кампании Тимур расширил свое господство до Анатолии; реставрация господства Чин-гисидов над Ираном и его западными пограничными областями, казалось, удалась. Наступило время обратить взор на Восток. Умиротворение беспокойного Моголистана не могло быть конечной целью военных походов за Яксарт, предпринимаемых много лет. Не напрасно летом 1390 года чагатайские дозорные отряды маркировали деревья на другом берегу Иртыша атрибутами власти Тимура2 — намек на то, что только у моря на востоке заканчивалась земля, которая была передана Чингисидам по велению вечного неба! В 1368 году Тоджон-Тимур, великий хан и правитель Китая, был изгнан из Пекина; он спасся бегством в область теперешней Монголии. Однако он не считал свое дело проигранным. Несколько районов Китая, таких как Юньнань на юге и полуостров Ляодун на севере, стойко держались против династии Мин: провинции Сычуань, Кансу и Шань-си до 1387 года оставались во власти монголов. Пока Тоджон-Тимур не завоевал весь Китай, он велел называть свою империю тем самым названием «Северный Юань»; значит, он сохранял имена и притязание Чингисидов на власть. Однако Тоджон-Тимур умер уже в 1370 году. Преемник поссорился в этой критической ситуации с одним из самых могущественных монгольских военачальников и вынужден был бежать в Каракорум; его сын попал в руки приверженцев династии Мин.