После событий в верхнем течении Ганга Тимур обратил свое внимание на северо-запад. Большая войсковая группа была откомандирована в Лахор. Полководец сам приступил к подготовке завоевания Кашмира; его правителя он уже в Дели призывал подчиниться. Чагатаиды дошли до Джамму, когда узнали, что власть «господина счастливых обстоятельств» признается, и ему должны быть переданы тридцать тысяч лошадей, как требовали послы Тимура; их поставка, конечно, продлится еще некоторое время, поэтому князь еще не может явиться к Тимуру для целования ковра. Тимур был недоволен этим результатом миссии; его посредники слишком много потребовали. В тот момент, когда войско благодаря многочисленным разбойничьим набегам не терпело нужды, Тимур, очевидно, придавал большое значение быстрому выполнению формального акта порабощения. 25 февраля он велел передать князю Кашмира, чтобы в течение четырех недель он появился на Инде.
В то же самое время Тимур получил сообщение о завоевании Лахора; население, как обычно, заплатило значительными суммами за безопасность для жизни. Немного позже до Тимура дошли вести от его сыновей, которых он оставил на западе для сохранения империи. Они сообщали ему, как обстоят дела в Египте и Анатолии, в Сирии и Ираке, в Кипчакской степи и в Иране, и велели передать ему подарки. Он сам отправил одного посла в Самарканд, чтобы там были проинформированы о его великих победах в Индии и как подобает встречали его по возвращении. Его сыновья, оставшиеся в столице, должны были (таково было его желание) выступить ему навстречу, и он сам теперь больше не мог оставаться со своими главными военными силами. Он обогнал их, «для того чтобы его дети и знатные люди империи, даже все подданные удостоились чести увидеть его сияющий лик»40.
Десятого марта он снова переправился через Инд, где тем временем соорудили мост. Под Газни он на несколько дней задержался, чтобы проконтролировать продолжение работ у местной крепости. Немного позже он проехал по долине, в которой почитался один святой, Ахмед Ходжа Афган. На его долю выпало неоценимое счастье «встретить» Богом избранного завоевателя мира. «Теперь считается святостью расстелить скатерть званого обеда... но также предложить от богатых даров из дома правоведения еду для ума, сердца и души. Его высочество обладает — нужно благодарить Бога! — таким глубоким знанием божественных вещей, что святым этого мира подобает внимательно прислушиваться на кайме царского ковра, для чего они украшают себе уши жемчугами слов правителя. При этой представившейся возможности... победоносные воины ожидали... что (Ахмед Ходжа Афган) от себя устроит званый обед... Однако он подарил только милость своего присутствия и не пригласил за стол; несмотря на его яркое присутствие он не принес войскам никакой пользы... Он был, как обманчивая молния, которая после вспышки не увлажняет горло жаждущего... Принято сохранять внешность и внутреннюю часть чистыми, как с водой... так как форма и содержание, оба связаны друг с другом; обозначение и обозначаемое, оба следует учитывать при сообщении об общем или об особенном, которое проявляется в какой-нибудь личности»41. Но такая скупость повлияла на то, что вера в святость того самого Ахмеда Ходжи была поколеблена42.
Восемнадцатого марта Тимур прибыл в Кабул. Его мучил тяжелый приступ подагры; он не был больше в состоянии держать повод своего коня, и поэтому пришлось его нести. Прибытие части его гарема из Самарканда смогло в этих мучениях его немного утешить. Лишь постепенно улучшалось его состояние, после того как дали богатую милостыню43. Через область Баглан ехали к Оксу, через который переправились под Термезом. Туда выступили ему навстречу другие члены его семьи, а также многие сановники из Самарканда, и теперь устроили подобающий пир. В середине апреля Тимур отдыхал две недели на своей родине в Кеше, в конце месяца он снова был в Самарканде. Первое, что он там сделал — перед этим он только выделил время для одной ванны — было посещение могилы Кутама аль-Аббаса44. В нем жители Самарканда почитали близкого родственника пророка Мухаммеда и одновременно борца за веру, который там умер мучительной смертью в 677 году45.
Неизвестно, знал ли Тимур старое сказание, что Самарканд считается отправной точкой смелых завоевательных походов в Китай и Тибет: один йеменский правитель приходит со своим войском из Ирака в страну Согдиану, штурмом захватывает ее столицу, сравнивает ее с землей, убивает жителей, как скот на бойне, продвигается дальше в Китай, где он и его воины умерли от жажды; его внук, в поисках пропавших без вести, велит на месте развалин построить Самарканд, великолепнее, чем он был до этого46. Эта фантастическая история — отблеск событий первых арабских набегов в Центральную Азию, с которыми также связано имя Кутама аль-Аббаса. Она происходит, как и подобные сказания, относящиеся к другим областям исламского мира, из среднего и позднего периода правления Омейядов, когда йеменские арабы все больше и больше стали чувствовать себя обойденными в политическом и военном отношении. Они создали себе своих героических борцов за веру и перенесли их дела далеко назад до появления североарабского пророка Мухаммеда; но прежде всего они объявляли те войны как борьбу за создание единого, охватывающего весь известный мир исламского порядка, который нужно было завоевывать мечом и беспощадным истреблением неверных, пленением и переселением побежденных. В двурогом Александре, который превращается в того йеменского правителя, сказочные йеменские борцы за веру находят свое впечатляющее воплощение47: это он, о котором Бог говорит в Коране (сура 18, 84): «Мы дали ему власть на земле и показали ему доступ ко всему». На персидском языке сначала Фирдоуси в «Шахнаме» воспел того Александра, который по желанию Бога и его решению владел миром; в двенадцатом столетии Низами Гянджеви (ум. 1209) подхватил этот материал и создал богатый мыслями эпос, который быстро завоевал прочное место в образовании средневекового Ирана48.
Апокрифическим словом Пророка начинаются заметки Насир-ад-дина Умара о военном походе в Индию: «Сердца владык — это сокровищницы Бога на земле». Они охватывают скрытое от остальных людей, все пронизывающее божественное желание; они «форпосты тайн сокровенного, отражающий мир бокал вина!»49. И «когда перо божественной воли начинает двигаться, чтобы великое дело, схватывающее совокупность (мира), осуществилось, то оно является блестящему разуму Александра времени, Фариду-на50 века, так что он берет его с боем»51. Идея о правителе, который владеет миром, появляется здесь включенной в совокупность идей о единственности бытия, как это, например, изложено Али Ашиком52; это воззрение придает Александру из Корана, получившему доступ «ко всему», силу убеждения, которая, должно быть, у него отсутствовала, пока существующий, доступный нашим чувствам мир был открыт исключительно не подлежащему вычислению решению Бога53.
Этот Тимур, «господин счастливых обстоятельств», «наделен, подобно Александру, властью»; это объясняет Насир-ад-дин Умар в ссылке на суру 18, 84 54. Он второй Александр, Александр этой эпохи55. Таков его джихад, которым он хвастается перед Баязидом — не только старательное упражнение обязанности веры, которая хотя возлагается не на всех мусульман, но все же по мере надобности на достаточное количество из них. Он скорее истинное действие, в котором может стать очевидным, что Тимур осуществляет непосредственное веление Бога, звезды — счастливые обстоятельства — раскрыли это в гороскопе, но если они отказываются от битвы, время которой он считает благоприятным, то он с этим не считается: само божье слово, привлеченное как предзнаменование, нужно изложить так, чтобы оно подтвердило решение завоевателя мира. Он владеет миром и победа над Дели тому доказательство! Так, во всяком случае, мы должны понимать Насир-ад-дина Умара. Убийство пленных индийцев в этом свете становится справедливым мероприятием, и то, что эта битва у Дели стоила больше человеческих жизней, чем бойня под Исфаханом или Систаном, можно констатировать без признаков потрясения. Наоборот, в этом проявляется совершенное веление Бога, и это обстоятельство можно выразить в формулировке: «Из-за множества раненых и убитых поле битвы было похоже на горы и холмы, и головы строптивых превратились под клюшками для поло и ногами лошадей в крутящиеся мячи...»56 Безвольный мяч, который гоняют клюшкой для поло через игровое поле по усмотрению любимого, это в пятнадцатом веке становится обычной картиной господства, которым человек обязан Богу или правителю, щедро одаренному им; это картина ничтожности любовника перед всемогуществом любимого57, воспринимаемых чувствами явлений перед единственным, единым Богом.