– Скорее наоборот, – отозвался американец, вновь садясь за стол, – он слишком рьяно выполнял свои служебные обязанности. Вел так сказать борьбу, как с бандитами, так и с продажными полицейскими и политиками. Поэтому и оказался здесь!

– С политиками?

– Что поделаешь мистер, Орлов, – это в наших нижних штатах, к сожалению, очень распространенное явление. Наши политики на улицах скупают голоса избирателей как семечки или арахис, и их не смущает, если эти голоса имеют уголовное прошлое или настоящее. А ведь выборы для нас американцев, имеют большое значение. Наш шериф, между прочим, лично знал мадам Ма-Модельбаум!

Орлов посмотрел на американца и, покачав, головой уточнил:

– Это не ту ли сто двадцати килограммовую даму, про которую писали все ваши газеты? Которая, по моему занималась скупкой краденного?

– Ее любезную! – кивнув, воскликнул Фреди. – Наш Билл с товарищами, долго охотился за ней, за этой королевой по скупке краденного. Которая, даже умудрилась держать школу воров, финансировать грабительские нападения, ну и конечно продажных политиков.

– Которые, придя к власти, прикрывали ее темные делишки?

– Вот именно! Наш шериф с коллегами, однажды сильно прижал адвокатов этой самой леди Ма, а заодно и известных негодяев Большого Хау, с Крошкой Эмба и те стали давать показания.

– На Мендельбаум?

– И не только против нее, но и против политиков, которые подкупали и шантажировали свидетелей, спасая тем самым сотни убийц, воров всех мастей и жуликов разного калибра. Наш Билл с товарищами сделали все, что бы громыхнул скандал, что бы народ узнал, об этих самых политиках, которые прикрывали бандитов.

– И чем же все закончилось?

– А ничем! – со злостью выкрикнул Фреди, накидывая на плечи свое полупальто. – Грязные деньги сделали свое дело, вместе с продажной прессой. Продажные политики остались на свободе, а нашего шерифа перевели вначале в одну из провинций на Диком Западе, а теперь и сюда сослали.

– И это вы называете своей демократией? Такие политики могут погубить ваши Свободные штаты!

– Согласен с вами мистер, Орлов, – кивнув, буркнул Фреди, с сожалением, – но не забывайте, что мы молодая нация и мы должны переболеть этим. Ну, а насчет вашей империи я тоже могу заключить, что у вас зреют силы, которые могут подточить и разрушить вашу державу. А ваша империя, в отличии от нас имеет уже тысячелетнюю историю!

– Вы имеете в виду, бунт кучки прапорщиков?

– Да не только про них речь! Ваша просвещенная молодежь, заражена идеями нигилизма, разлагается в революционных всевозможных кружках и тайных организациях. А молодежь – это, как известно будущие любой страны.

– Вы всерьез считаете, что это настолько опасно для моей огромной империи? – улыбнувшись, спросил поручик. – Продажные политики куда опаснее прыщавых юнцов, которые перебесятся и успокоятся! Запомните мои слова – эти студенты никогда не смогут организовать террор, или нечто похожие по всей стране. Да, мы тоже переживаем не лучшие времена и надеемся, что тоже переболеем этой заразой.

Выйдя из конторы, Орлов поежился от пронизывающего ветра, поднял воротник и, оглядевшись по сторонам, двинулся в сторону пристани. Ему хотелось побыть одному, обдумать все услышанное и все что произошло в последние дни. Даже здесь за тысячи миль от берегов Невы, чувствовались обжигающие ветры перемен, бушующие в империи. Даже здесь, вдали от родных берегов, чувствовались столкновения интересов в различных социальных пластах и сословиях русского общества. Это чувствовал не только он как человек русский, любящий свою Родину, верой и правдой служивший своему Отечеству, но это чувствовали и понимали даже такие простые американцы как Фреди. Которые никогда не лезли в политику, которые всю свою жизнь выводили красивые буквы и цифры, любуясь, как сверкают чернила в свете керосиновой лампы.

Орлов прекрасно понимал, что реформы проводимые Александром уже давно назрели, однако дорогу в жизнь они проделывали слишком многотрудно. Он понимал и тех, кто стремился внести в эти самые реформы изменения консервативного толка. Что бы уберечь державу от потрясений, что бы перемены ни происходили стремительно, сметая все на своем пути. Ломая многовековой размеренный уклад жизни. Он прекрасно осознавал, что разрабатывали реформы молодые чиновники либерального толка, а проводить, их в жизнь было поручено старым консерваторам. Которые, осознав с ужасом для себя, что остановить крестьянскую реформу уже невозможно, с отчаянием обреченных тормозили проведение других реформ. Тем более, что и повод у них теперь был отменный – покушение на Божьего помазанника.

«Да, – подумал Орлов, кутаясь в воротнике, – головы уже полетели, и старая гвардия и так неспешно радевшее за дело новое бросилась в атаку. Стремясь упредить шатание в умах, возвеличивая свою значимость во власти. Это, что же получается? Теперь один, пожалуй, Милютин в правительстве, неся крест военного министра, ратует за реформы непременно! Чем же все это закончится для России? Пожалуй, продажа Аляски – это отголоски тех бурь, кои бушуют в империи. Как знать, может и правы консерваторы, полагая, что в России еще не созрели условия для введения конституции? А может, правы, такие как Неплюев или Розенберг? Ну, нет – это я хватил! Как тогда быть с такими как Нечаев? Который составил свод правил для своих сторонников, где каждый должен стать человеком, без личных интересов, семьи или собственности, даже без имени и отчества. Такие безумцы как он всерьез считают, что в человеке все должно подчинено одному – революции. Таким дай только волю и эти фанатики покроют Россию-матушку сетью своих революционных организаций, с железной дисциплиной и тогда это уже будет смертельная чума для империи, или гангрена, которая разложит и умертвит державу. Значит должно еще пройти какое-то время, для того что бы страна плавно вошла в эпоху коренных политических перемен…»

Мучительно думая о происходящих в России событиях, он не заметил, как оказался у обледеневшего пирса, продуваемого со всех сторон ветрами с Арктики. Шагах в ста от него, кутаясь в стареньких тулупах, в огромных валенках, с винтовками за плечами, стояло двое американских солдат. По раскрасневшимся, давно не бритым лицам которых не трудно было понять, что караульная служба на таком ветру дается им с большим трудом.

Оглянувшись назад, поручик увидел странного человека, который качаясь, шел за ним следом на некотором удалении. Давно не бритое, изможденное лицо, с какими-то потухшими глазами, голова обернутая куском какой-то ткани, старенькое пальто, потрепанные оленьи чулки на ногах – все указывало на то, что человек едва держится на ногах. Орлов осмотрелся по сторонам и, не увидев ничего подозрительного, вновь посмотрел на странного человека, который явно шел к нему с какими-то расширенными от ужаса глазами.

– Это еще, что за явление? – пробормотал взволнованно поручик. Сжимая в кармане холодную рукоятку револьвера.

Между тем расстояние сокращалось, и уже можно было разглядеть, что лицо незнакомца сильно обморожено, оно было практически белым.

Словно человек надел на лицо белую, карнавальную маску. Орлов вновь посмотрел на американских солдат. Которые перестали подпрыгивать и стучать ногами пытаясь согреться, подозрительно наблюдали со стороны за всем происходящем.

Подойдя почти вплотную, неизвестный достал из кармана такие же белые обмороженные руки, со скрюченными пальцами и, вскинув их к небу, рухнул перед офицером на колени, шепча что-то.

Поручик сделал шаг назад и с удивлением спросил:

– Кто вы такой и что вам надобно?

Незнакомец наклонил голову на левое плечо и едва слышно произнес:

– Будьте же милосердны господин, офицер…, ради всех святых, скажите, где находится шхуна? Мы находимся в отчаянном положении…, будьте же милосердны…, нас ждут дома семьи с детишками.

– Кто вы такой, любезный? – выдавил поручик, озираясь по сторонам.

– Я…, я…, из судовой команды Бернса, сэр! Прошу вас, будьте снисходительны к нам…, мы…, мы просто умираем в этих лесах! Мы уже давно ничего не ели…, мы просто подыхаем в этих снегах! Сжальтесь, прошу вас…, я не должен был приходить…, но поверти мы в отчаянном положении. Спасите нас, сэр!