Гораздо больше опасений доставлял себе я сам, вернее, мое собственное психическое состояние. Мало того, что я, фактически, сплю с призраком и воспринимаю это как нечто само собой разумеющееся, я еще и не в состоянии проникнуться чудовищностью деяний моей пассии и осудить их, как сделал бы на моем месте любой нормальный человек. Странно, но моя преданность моей Даме в сером после того, как я узнал правду, не только не убавилась, но многократно возросла, словно в ее поступках было нечто, достойное поклонения.

Кстати, очень неплохо было бы услышать конец истории – я, памятуя слова старухи, сунул письмо во внутренний карман и попросил рассказчицу продолжать.

В начале октября, дождливого, как и было предсказано, и достаточно промозглого, словно ранняя зима уже закидывала удочки, все четверо собрались у Гудрун… К слову сказать, в этой самой комнате, где с той поры практически ничего не изменилось. Мария, Амалия и Литиция по очереди прочли письмо и оценили по достоинству его откровенность, точно так же, как ты сейчас. Раздумывать, впрочем, было не о чем – намерения четырех вдов были ясны и, коротко обговорив детали, они вышли в темноту осеннего вечера, быстро превращающегося в ночь.

Когда взгляды Патриции и Гудрун встретились, из сердца овдовевшей художницы исчезли последние сомнения, ибо на нее смотрел сам дьявол, жалости к которому быть не могло. И тут, по воле судьбы, Гудрун Тапер, урожденная Арсани, совершила самую страшную в своей жизни ошибку – ошибку куда более весомую, чем та, когда она стала свидетельницей убийства…

Я говорила тебе про медальон, «случайно» найденный Патрицией и призванный, по словам молодой Рауфф, обеспечить «бессмертие их любви и вечное единение». Понимая, что смерти не избежать, а может быть, даже стремясь к ней, Патриция сняла медальон с шеи и протянула его Гудрун, в «последнем слове» попросив ту собственноручно передать его Роберту, когда тот вернется. Несмотря на то, что эти слова выглядели полным бредом, а может быть, именно поэтому, Гудрун обещала бывшей подруге исполнить ее пожелание, не придав этому, разумеется, никакого значения по причине явной несуразности просьбы.

После чего Патриция была казнена. Казнена безобразно и жутко – четырьмя ненавидящими ее фуриями, проклявшими самое ее существование и без малейшего колебания приведшими свой приговор в исполнение. Что символично, произошло это на том самом камне у реки, где и все предыдущие, учиненные ею самой, убийства. У самого этого камня она и была похоронена, вернее, сброшена в наспех вырытую яму и завалена землей – участь, которой она сама когда-то подвергла тела своих жертв, с той лишь разницей, что ее яма была не в пример глубже, дабы ее обитательница не могла быть обнаруженной ни людьми, ни животными.

В последний момент, опомнившись, Гудрун бросила в яму и медальон, который буквально жег ей руки, пожалев, что допустила секундную слабость и дала глупое обещание монстру. Но это, к сожалению, уже не могло ничего изменить, ибо слова порой не столь безобидны, как кажется, и произнесенное когда-то обещание совсем не легко аннулировать – оно уже суть звено, намертво впаянное в цепь истории, смелый штрих широкой кисти, изменивший ее облик…

Самоубийство Литиции, последовавшее уже через три недели после похорон ее супруга, признаться, никого не удивило и особого фурора в деревенском обществе не вызвало. Оно и понятно – несмотря на все свои подвиги в седле, имевшие место в ранней молодости, и репутацию здравомыслящего человека Литиция оставалась женщиной. Женщиной, начисто ограбленной беспощадной судьбой и доведенной до отчаяния ее издевательскими происками. Ее безмятежное детство, казавшееся радостной и лишенной забот увертюрой к богатой сладкими аккордами симфонии жизни, оказалось лишь горстью речного песка, брошенной ей в глаза чьей-то безжалостной рукой с целью усыпить ее бдительность и лишить возможности в полной готовности принять бой, навязанный роком.

Ее тело, обмякшее и покрытое сизо-багровыми пятнами, висело на суке одного из деревьев у самого входа в лес со стороны ее собственного дома, чуть заметно покачиваясь под равнодушными толчками блуждающего по осеннему лесу в поисках развлечений бродяги-ветра, и вид его вселял непреодолимую витальную тоску в сердце каждого, кому выпало несчастье увидеть эту малоприятную картину.

Но страх, сметающий перед собой все преграды, выстроенные разумом, и разъедающий душу смертных, навсегда поселился с этого дня в сердцах трех остававшихся в живых подруг – Амалии, Марии и Гудрун, и связано это было не столько с самой гибелью их товарки – смерть была частой гостьей в их домах и не могла уже удивлять – сколько с сопутствующим ей обстоятельством, а именно – вызвавшись, разумеется, помочь при подготовке тела к погребению, Гудрун обнаружила во рту покойной медальон. Золотой, искусно сработанный медальон с портретом Роберта Линхофа внутри, виденный ею в последний раз при казни юной любовницы последнего и брошенный вслед за той в могилу. Скованные ужасом, воззрились подруги на страшную находку, и все суеверные страхи молодости, вселенные преданиями стариков и прозрачными намеками сельчан, почитаемых за колдунов, в мгновение ока поднялись из пучины подсознания и завладели реальностью, запустив свои когтистые лапы под самую кожу.

И, хотя было совершенно очевидно, что все произошедшее являлось лишь напоминанием Гудрун о ее обещании, которым она безрассудно пренебрегла, и доказывало, что нет ничего глупее, чем смеяться над мифами и легендами, бывшая подруга казненной и на сей раз была непреклонна в своей решимости не потакать воле убиенной и, убедив подруг в обоснованности своих действий, оставила становящийся артефактом медальон в том месте, где он и был найден, а именно во рту мнимой самоубийцы. С ним та и была похоронена. Надо ли говорить, что жители деревни оставались в полном и, убеждена, счастливом неведении всех этих подробностей?

Следующей стала Амалия. Пришел и ее черед оплатить свой порыв гнева начала октября, казавшийся тогда столь уместным и необходимым, но обернувшийся трагедией не только растерзанной девятнадцатилетней девочки, но и ее убийц.

С распоротыми от промежности до горла животом и грудью и вывалившимися наружу внутренними органами она лежала, являя собой поистине ужасное зрелище, прямо посреди собственного двора, где на нее и наткнулся годовалый сын, который, устав кричать, отправился на поиски матери на еще неверных ногах и, преодолев кучу преград, нашел вожделенное тело. Визг перепуганного ребенка, оставшегося в этот день круглым сиротой, перепугал соседей, а через полчаса в доме и во дворе уже невозможно было протолкнуться от наводнивших их жителей деревни, проклинавших убийцу и клявшихся люто отомстить, что было смешно. Смешно, ибо лишь Гудрун и Марии была ясна нелепость этих слов и тщетность подобных попыток, так как лишь они обладали информацией о личности убийцы, но, по известным причинам, не могли этого озвучить.

Подтверждения же догадок долго ждать не пришлось – Гудрун знала, что искать. Не дожидаясь, пока толпа придет в себя и исследует растерзанное тело, она, не обнаружив ничего во рту покойной, запустила руку в волосы подруги, красота которых когда-то сводила с ума местных ловеласов, уступая лишь таковой известной особы, и, без жалости вырвав целый клок, быстро спрятала за пазуху запутавшийся в них золотой медальон, внутри которого ухмылялся незабвенный Роберт Линхоф – одна из ключевых фигур всей этой дикой истории.

Поход на кладбище также ничего не дал – могила Литиции была нетронутой и можно было не сомневаться, что известный предмет не был добыт оттуда физическим путем. Ясно было одно – попытки похоронить медальон и вместе с ним воспоминания ни к чему не приведут, ибо, по всей видимости, мертвые заодно друг с другом и загадки их мира перестают быть таковыми лишь после вступления в их молчаливое сообщество, где Литиция и Амалия уже нашли свое место. Посему было бесполезным отдавать медальон на хранение покойнице, в чем оставшиеся в живых могли уже дважды убедиться, и нужно было искать другой выход, ибо оставлять жгущий руки артефакт у себя, дожидаясь предсказанного казненной возвращения покойника, Гудрун по-прежнему не желала, хотя в свете последних событий уже не сомневалась в том, что и это дикое предсказание когда-то сбудется. Но меньше всего теперь она собиралась угождать этой злосчастной парочке – Патриции и Роберту, помогая им объединить свои адские силы. Оскал потустороннего зла не пугал ее более, но внушал отвращение и непреодолимое желание воспрепятствовать осуществлению планов бывшей подруги, задавленной когда-то ею собственноручно.