Вернувшись под утро, папа нашел меня рыдающей под дверью его комнаты. Перепуганный, он завел меня внутрь и велел рассказывать, что произошло. Я, перемежая свою речь всхлипами, стонами и заламыванием девичьих запястий, поведала родителю жуткую правду о том, как пьяный конюх заволок меня в свою каморку и изнасиловал, приговаривая, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то он повесит меня так же, как мой отец повесил мать десять лет назад. Я умоляла папу спасти меня от дальнейших посягательств этого ужасного человека. Лицо отца посерело и он молча вышел.
Сегодня конюха уже закопали, а все остальные до сих пор гадают, что же, собственно, произошло. Таким образом: я потеряла девственность, о чем давно мечтала, расквиталась с проклятым конюхом за годы вынужденного лицезрения его слащавой похотливой физиономии и, наконец, поставила папу в известность, что знаю его и мамину тайну.
24 Августа 1825 года
С недавних пор Роберт смотрит на меня как-то по-особенному. То есть он, конечно, всегда был со мной мил и обходителен и я видела, что нравлюсь ему, но сейчас за этим кроется что-то другое. Похоже, годы моих стараний начинают окупаться и он, наконец, увидел во мне женщину. Осознание этого наполняет мое сердце радостью и мне хочется просто бежать по полю и кричать всем о своем счастье. Но, боюсь, это исключено, потому что таким образом можно подставить Роберта, чего бы мне очень не хотелось. Он, безусловно, виноват, что не дождался меня, женившись на этой никчемной пустышке, моей сестре, но я склонна оправдывать его тем, что он сделал это под давлением отцов, стремящихся избежать «позора», когда беременность Ангелики перестала быть тайной. В чем заключался позор, я так и не поняла, но, живя среди плебеев, приходится подыгрывать их предрассудкам, во избежание нового витка инквизиции. Но, как бы там ни было, их брак был мне на руку, так как я могла видеть Роберта ежедневно и, что называется, «держать палец на пульсе» событий. Роберт с Ангеликой жили у нас и это было несложно.
Вчера же вечером, встретившись с ним глазами и заметив в его взгляде какой-то дьявольский огонек, я порывисто прижалась к нему в гостиной, где, по счастью, в ту минуту никого не было. Это вышло очень натурально и совсем-совсем по-женски, благодаря множеству репетиций этого действа, проведенных в моей комнате на подручных предметах. Роберт замер, затаив дыхание, но так и не нашел в себе сил оттолкнуть меня. Заслышав приближающиеся шаги за дверью, я отпрянула от него, успев чмокнуть куда-то в грудь.
Ангелика дура и в этом нет никаких сомнений. Она живет словно в клетке, в которую заточена по собственному желанию. Никто не угнетал ее, не указывал ей на место – она вполне могла бы наслаждаться жизнью и даже браком, не будь, как уже сказано, дурой. Несомненно, она чувствует свою вину за то, что у них с Робертом нет детей и не может этого простить ни себе самой, ни судьбе, ни окружающим, хотя я никогда не слышала, чтобы Роберт упрекал ее в этом. Он, разумеется, хочет иметь большую семью, как любой нормальный мужчина, но, как говорится, жизнь есть жизнь. Ангелика же в свои двадцать один выглядит на все сорок и своей мрачностью и вечным недовольством лишь подталкивает Роберта с скорому кардинальному решению проблемы. Я не удивлюсь, если однажды сестрица проснется и обнаружит, что осталась одна. Это было бы для нее справедливой наградой за годы нытья, загнивания и проистекающего из этого издевательства над домашними, вынужденными жить с нею под одной крышей. А кульминацией всей постановки должно стать то, что Роберт не покинет дом, а лишь переберется в другую, общую со мной комнату. И папочка, полагаю, в свете некоторых известных мне обстоятельств, даже не подумает возражать и глаголить о каком-то там «позоре», ибо есть вещи много интереснее…
Но пока все это, к сожалению, чистые грезы. Возможная связь взрослого человека с двенадцатилетней самкой многими была бы истрактована как нездоровая, несмотря на мои не по годам развитые формы, и привела бы к еще большим осложнениям. Следовательно, мне нужно лишь выждать время, а там действовать по ситуации… При этом важно не допустить, чтобы Роберт бросил Ангелику раньше, нежели я буду в праве его перехватить. Значит, необходимо: первое – привести в порядок растрепу-Ангелику и ее плоские «чувства» и, второе – спать с Робертом. Для пущей убедительности – на их же камне у реки, дабы удерживать связь с прошлым, которое у Роберта, как у любого мужчины, не может не вызывать достойной сожаления ностальгии.
Что же так притягивает меня к мужу сестры? Я задавала себе этот вопрос тысячи раз и не смогла на него ответить. Ничего объективно выдающегося в нем нет, и мои надуманные чувства, должно быть, лишь отголосок детской мечты, от которой я не сумела или не догадалась вовремя избавиться. Однако, так или иначе, моя судьба связана с ним, как бы пафосно это ни звучало, и я пронесу это через всю жизнь, а если понадобится, то и смерть. Я близка к какой-то догадке, но к какой именно – не пытайте меня, сейчас я не знаю…
4 Сентября 1825 года
Сегодня это свершилось – череда детально продуманных и четко осуществленных уловок увенчалась моим маленьким триумфом. Вчера была суббота и папа, не изменив своему обыкновению, устроил танцевальный вечер, который он с горделивой торжественностью именует балом, длящийся чуть ли не до рассвета и превращающий наш дом в гнездо похоти и разврата. Было порядка тридцати гостей, прибывших строго по парам и не чурающихся самого низменного адюльтера: наши вечера издавна славились на всю округу – еще моя покойная матушка ввела этот обычай, за что и поплатилась.
Ангелика, как обычно, не покидала своей комнаты, с запозданием решив изображать из себя примерную супругу. Разнузданное веселье заполнило весь дом, протянув свои клешни, в первую очередь, в самые укромные его уголки. Грех было не воспользоваться сложившейся суматохой для осуществления своего намерения.
Выскользнув из под руки какого-то потного извращенца, стремящегося во что бы то ни стало запечатлеть своими липкими губами некое подобие поцелуя на моем плече, не признав во мне спьяну отпрыска грозного хозяина, я отправилась на поиски Роберта, который, по моим подсчетам, должен был быть уже достаточно «веселым» для того, чтобы поступиться некоторыми принципами так называемой чести. Я нашла его кружащим в диком танце какую-то расфуфыренную девицу с плотоядно-красными губами, которым та, несомненно, знала применение. Не скрою – я была взбешена. Поэтому, особо не церемонясь, я на правах хозяйки отодвинула девицу в сторону и потащила ошарашенного зятя к выходу из дома, а затем, через сад, прямо на берег. Не думаю, что случившееся затем было для него полной неожиданностью – слишком многое мне сказали его глаза и слишком хорошо я знала его ко мне отношение.
Когда все закончилось и я великодушно отпустила Роберта к гостям, он согласился уйти только под влиянием довода о необходимости сохранять до поры нашу связь в тайне, с чем было не поспорить. Сам же он готов был просидеть у подножия камня до утра, тогда как я возлежала, словно на алтаре, на его твердой, еще теплой, поверхности, наслаждаясь успехом мероприятия. Признаюсь, я была приятно удивлена, поняв, что все это может быть не настолько отталкивающим и лишенным смысла, как со злосчастным конюхом, и даже совсем наоборот…
Весь сегодняшний день я словно летала на крыльях, вдруг выросших у меня за спиной и чувствовала себя неуязвимой. Я осознаю свою власть над Робертом и он это тоже знает. Он был оживлен и открыто улыбался моим шуткам, не делая более тайны из своей ко мне симпатии, и пусть это было не очень осторожно с его стороны – меня это радовало. Из моих записей может показаться, что я считаю мужа моей сестры рохлей и человеком, готовым идти на поводу, но это не так. В нем, без сомнения, есть мужской стержень и сила мысли, даже если до поры дремлющая. Я уверена – Роберт способен на самый решительный поступок и когда-то он это докажет!