Ночь была необыкновенно теплой, даже для лета. Не душной, не липнущей комарами и не текущей за шиворот струйками пота, а именно теплой, по-домашнему уютной, когда просто приятно жить. Обретенная мной «половина» наконец отреагировала на мои ненавязчивые знаки внимания, повернувшись и посмотрев мне в глаза долгим отсутствующим взглядом, как будто смотрела и не на меня вовсе, а насквозь, куда-то вдаль, где скрывалось что-то безумно притягательное, но мне неведомое. Многим мужьям знаком этот взгляд и его часто приписывают «романтической мечтательности» супруги, и лишь немногие знают, что он является стопроцентным знаком планируемой или, в большинстве случаев, уже претворенной в жизнь, измены, и пора уже не восторгаться, а озадачивать адвоката.

В моем же случае присутствие адвоката было бы излишним – насколько я знал, не существовало судов, занимающихся тяжбами с призраками, к тому же, не связанными с тобой ничем, кроме каприза потусторонних сил. Меня самого удивляло то спокойствие, с которым я обо всем этом думал, словно шашни со всякого рода нечистью относились к моим будничным занятиям и не было абсолютно никаких причин волноваться.

Да, прочь волнения и отравляющее чувство опасности! Прочь недомолвки и ложное ханжество! Лишь мутная, бурлящая река страсти в состоянии оживить замерзшие чувства и вызвать после гибельную эйфорию, с ревом и шумом прокатить нас по своим волнам до самого устья, до места впадения в бескрайнее море развязной похоти! Как только губы безумной ведьмы впились в мои – моя рука отработанным движением скользнула под подол серого платья и воды вышеупомянутой реки сомкнулись над нами навечно.

Дневник Патриции Рауфф

11 Мая 1828 года

Вот это скандал! Наконец-то хоть какое-то развлечение на задворках ада! Однообразные дни уже настолько приелись, что выть хочется. И, что хуже всего – никакого просвета на горизонте; так и придется всю жизнь провести на обочине. Хоть я и обожаю наш дом, реку, лес и Роберта, но я предпочла бы, чтобы жизнь немножко встряхнулась и зашевелилась поактивнее. Но, к несчастью, по-настоящему шевелятся здесь только шлюхи.

Глупый отец Роберта прогнал-таки свою жену! Целую неделю изводился, нервничал и пил – не мог решиться. А сегодня всучил ее в руки какой-то узел и отправил на все четыре стороны. Должно быть, все же к родственникам, если те ее, конечно, примут, ибо живы еще пережитки древности как «фамильная честь», «незапятнанная репутация» и тому подобный бред. Роберт, натурально, весь извелся от переживаний – мать все-таки! – , но отец запретил ему встревать и он целый день проторчал в саду, бегая с угла в угол и заламывая руки, как барышня. Смешной какой! Я же ужасно рада, хотя уж засомневалась было, что отец Роберта поступит по-мужски; боялась, что проглотит и стерпит, как большинство идиотов, ан нет! По моему вышло. Она всегда на меня как-то косо смотрела, потому и я особо ее не праздновала. Ну, а уж после того, как мне донесли, что она титулировала меня «деревенской шлюхой», пропали последние крохи моего к ней человеческого отношения. Пришлось приподнять краешек ее покрывала, показав всем, кто из нас более достоин данного титула: я ли – никому ничего не должная в силу моего вольного положения девка, или она – мать семейства и уважаемая плебеями благодетельница, долгие годы сжигаемая при этом страстью к моему отцу и готовая не только его, но и его коня обслужить, если такой приказ поступит. Хотя папа уж несколько лет там не появляется и, полагаю, зеркало ей объяснило – почему.

Не будучи идиотом, папа отверг все выпады отца Роберта, изобразив праведный гнев по поводу «клеветы» и грозя покарать виновных. Это выглядело впечатляюще, и отец Роберта был даже вынужден извиниться, понурив голову, но, боюсь, их дружба на этом все же окончилась. Жена же выдала ему лишь часть правды, признав свои долголетние чувства к папе, но напрочь отрицая какую бы то ни было физическую близость. Но она не угадала, ибо ее муж оказался еще большим олухом, чем можно было предположить: он, преисполненный негодования, объявил, что, дескать, лучше бы это было физически, так как, по его убеждению, духовная измена не в пример более подсудна и мириться с ней он не намерен. Ха! Будь у него хотя бы пара извилин, он пришел бы к противоположному выводу: если уж на то пошло – ты не в силах предугадать, что, когда и как завладеет твоим духом и, поскольку чувства приходят к нам от всевышнего, противостоять им мы не можем, но то, раздвину я ноги или нет, зависит ТОЛЬКО от меня и именно за это с меня можно спрашивать. В данном случае, понятно, не с меня, а с нее. Но недоразвитость ее мужа сыграла мне на руку, а, поскольку весь трюк был проделан без моего личного участия, то и подозрения, равно как папин гнев и желание покарать «клеветника» меня не касаются. Только Роберт догадывается о том, кто приложил руку к этой истории, но он слишком влюблен и предан мне, чтобы возмутиться. Да и сам он, честно сказать, видит не дальше своего носа. Я на самом деле люблю его, и с каждым днем все сильнее, потому что в нем есть что-то от дьявола и это мне импонирует; поэтому я верна Роберту, если, конечно, руководствоваться представлениями его отца об истинной верности…

25 Мая 1828 года

Несмотря на то, что сегодня первый день большого религиозного праздника и вчера большинство людей были заняты приготовлениями к нему, папа не стал делать исключения из собственных правил и собрал очередной субботний бал, которые, с течением времени, все больше напоминают мне откровенные бордельные оргии. Я, разумеется, не против, но некоторые особы, такие как моя сестрица, своими негодующими истериками встали уже поперек горла. Но ведь никто никого не неволит: хочешь – танцуй, хочешь – просто ешь и пей, хочешь, запрись в своей комнате и не кажи оттуда носа, что Ангелика всегда и делает. Не понимаю, чем она недовольна? Ревновать мужа уже безнадежно поздно, изображать морально устойчивую особу – тем более, так что же тогда? По моему мнению, все это просто проявление ее дурной, склочной натуры и неудовлетворенности жизнью как таковой, которую она не умеет скрыть, в отличие от большинства из нас. По-своему она мне дорога и мельхиоровое колечко, подаренное мне ею за молчание семь лет назад, я храню до сих пор в маленькой шкатулке на крыше, и мне неприятно видеть, как она буквально деградирует под давлением собственных предрассудков и страхов. К тому же, сестра делается все более подозрительной, хотя мы с Робертом прилагаем все усилия, чтобы убедить ее в его любви и не причинять мучений. Но с каждым днем это становится все более трудным и, боюсь, когда-то настанет момент и вся интрига выйдет на свет божий, и тогда, думается мне, произойдет что-то наподобие Армагеддона. Когда я говорю об этом с Робертом во время наших встреч, он лишь улыбается и молчит – похоже, его это совсем не беспокоит. Да и я, пожалуй, понапрасну накручиваю себя – до сих пор мне удавалось найти выход из всех неприятных ситуаций и эта не будет исключением.

Вчера ночью одна из тех служанок, что папа нанимает в деревне по субботам, потому что нашим девкам, натурально, не справиться без помощниц с таким наплывом гостей, застала нас с Робертом на берегу в тот самый момент, когда мы не спеша подходили к кульминации на нашем излюбленном камне, выбранным им еще для встреч с Ангеликой. Деваться было некуда и я, решив не дергаться по столь ничтожному поводу, предложила девчонке присоединиться к развлечению. До сих пор смеюсь, вспоминая ее осоловелые глаза и то, как она тупо махала головой, забыв остановиться. Тогда я поставила ее в известность, что убью ее и зарою прямо здесь, у забора, если она посмеет хоть словом обмолвиться об увиденном в доме или в деревне. Она, поспешно закивав в знак того, что поняла мою мысль, убралась прочь. Роберт хохотал как сумасшедший. Он спросил меня, действительно ли я позволила бы служанке присоединиться к нам, на что я ответила, что скорее уничтожу всех баб на свете, выжгу их лица кислотой, а души кошмарами, чем позволю отнять у меня его – мою вечную любовь. Он растрогался, приняв мои слова за свидетельство страсти, и долго осыпал поцелуями мои глаза, лицо и шею. Он определенно чего-то недопонимает…