Первая неловкость прошла за чашкой кофе. Разговорились. Не англичанин он был, как она его упорно называла («Вы, англичане»…) — уэльсец. «Какая разница?» — подумала Марина и сделала очередную ошибку. Он опять поправил с той же мягкой улыбкой, но более настойчиво. «Следи за своей речью, для него это важно», — приказала она себе.
Он пенсионер, хотя и не по возрасту, шестьдесят один год (думала — моложе, оказалось старше ее на целых двенадцать лет), до пенсии был главой департамента в правительстве одного из центральных графств Англии. Давно в разводе. Живет недалеко от Виндзора и Лондона, в тихом зеленом городке.
Гуляли допоздна. Как прекрасно быть в Париже не одной, пить кофе не одной, обедать не одной… «Видит ли кто, какой у меня спутник? Вполне ничего себе спутник — представительный. И мы, кажется, хорошо смотримся вдвоем, — Марина оглянулась как будто невзначай. — Нет, все заняты собой, никому дела нет… А вот официант улыбается как-то по-особому. Конечно, улыбается: французский Дэвида далек от совершенства». На следующий день решили поехать в Версаль.
Жизнь как будто повернулась вспять. Марина вышла замуж на третьем курсе университета. С женихом общались в основном письмами. Он был очень занят модной тогда работой на космос и большую часть периода ухаживаний провел далеко от Москвы — виделись нечасто. Зарегистрировались через год после знакомства, и почти сразу — дети, как Марина мечтала. Взрослой она стала очень рано. В двадцать с небольшим она уже чувствовала себя женщиной среднего возраста, любящей и обремененной кучей серьезных обязанностей. В их квартире не было зеркала — ей оно и не было нужно. На что смотреть?! Выглядела ужасно, очень коротко стриглась, что ей совсем не шло, была вечно измученной, невыспавшейся, одевалась во что попало, давно забыла, что на свете существуют кремы и косметика. Дошло до того, что как-то в троллейбусе сидевший напротив старик спросил, глядя на ее очаровательного синеглазого годовалого сынишку:
— Какое чудо! Это ваш? Не может быть!
После этого она купила зеркало, отрастила волосы и стала следить за собой — для сыновей.
Сейчас жизнь давала ей шанс испытать то, чего не было в ее юные годы: романтическое ухаживание, полную свободу и ощущение своей женской силы и обаяния. В Версале во дворец с длиннющей очередью перед входом не пошли, а сразу — в парк. Гуляли, фотографировались, смеялись, сидели на скамейке в обнимку. Возвращаясь в Париж, оба знали, что должно случиться вечером. На следующий день он проводил ее в аэропорт, сказав на прощанье:
— Ты — лучшее, что со мной когда-либо случалось.
В самолете вспомнился старый фильм студенческих лет. Герой, упрекая героиню в измене, бросил о ее новом романе что-то вроде: «Это кожный роман!» На что та спокойно ответила: «А ты не заметил, что у меня есть кожа?» В те годы Марине казалось, что он ее страшно унизил, указав на бездуховность новой связи. А сейчас она могла бы ответить такими же словами: «У меня есть кожа!»
Начался их… роман? Марина избегала этого слова. Утром до работы читала его message[27], после работы отвечала, после чего он, как правило, тут же перезванивал.
— Не волнуйся, это совсем не дорого — два пенса в минуту.
Марина делила отпуск и приезжала к нему в маленький городок на Темзе — когда на десять дней, когда и на две недели. В первый же приезд он заговорил об оформлении отношений, даже обручальное кольцо матери хотел надеть ей на палец. Марина не разрешила:
— Кольцо должно принадлежать той, кого твоя мама любила, — твоей дочери. Мы, если решим, что должны быть вместе, купим что-нибудь попроще, и оно будет только моим.
— Хорошо, отложим этот разговор, — спокойно сказал Дэвид.
Отложил на год, когда Марина уже начала удивляться — расхотел? Нет, он не расхотел. Когда она приехала к нему в очередной раз, сделал предложение. Она согласилась. К тому все шло. Он был нежен, серьезен и влюблен. Она хотела замуж. Еще до встречи с ним поняла: жить, «не опираясь на партнера»[28], не по ней. Опереться, помня свой опыт, особенно не рассчитывала, но просто, чтобы был! Как сказала ее овдовевшая родственница, выходя замуж во второй раз, «в нашем возрасте быть одной неприлично!» Неприлично, некомфортно, неуютно, непрестижно, не… невдобняк.
Был у Марины своего рода комплекс неполноценности: в замужестве провела тридцать лет, а была ли хорошей женой? Мамой была, женой — нет. А так хотелось побыть заботливой, нежной женой, для которой радость и спокойствие мужа важнее всего… Нет, конечно, не важнее всего на свете, но составляют смысл… Нет, это слишком сильно сказано… В общем. Хорошей. Женой. Хотелось. Побыть.
И в Англию очень хотелось.
Бессонными ночами, правда, (как же измучили они ее — эти ночи бессонные!) мысли были совсем другими, не об этом ей думалось. Войти в жизнь другого человека — вот о чем думать надо, вот что страшит. Ведь оба не молоденькие уже. За жизнь столько нажито всего — от привычек до принципов. Твоему миру угроза, но и ты вторгаешься, значит — или ты, или тебя… Страшно. И еще… Замуж выходят по любви. Так, как любила Мартина, она любить уже не сможет — это место все еще занято. Дежа вю…
[Первая любовь была ранней и несчастливой. Ей четырнадцать, мальчику шестнадцать. До сих пор помнила: Новый год волшебный, елка в огнях, она в красивом переливающемся платье без рукавов — бабушка перешила из маминого, — во «взрослых» туфлях-лодочках, и тот мальчик с вопросом: «Можно тебя поцеловать?» «Почему ты спрашиваешь?» Ходили всю зиму, бесприютные, по темным переулочкам, счастливы уже тем, что вместе, а уж если подъезд темный попадался… целовались не просто до одури, а до ее настоящего взрослого оргазма. Женщиной ее тот мальчик сделал, не причинив никакого вреда ее телу, даже не трогая его, всегда завернутого в цигейковую шубу. Полюбила так, что и через шесть лет ни о ком другом думать не могла. Напуганная, как бы чего не вышло, бабушка скорее-скорее увезла ее из Москвы в Среднюю Азию к родителям, уехавшим поднимать юридическую целину. Мальчик тот отслужил в армии и сразу же женился на красивой высокой чеченке, которая, по словам всезнающей подружки, ругалась с ним страшно, даже била, но родила дочку. Марина и в двадцать лет, уже студенткой университета, веселой и, на посторонний взгляд, вполне счастливой, знала, что обречена влачить бессмысленное существование: жизнь без любви смысла не имела, а любить она могла только того мальчика, который принадлежал чеченке. Чтобы любить и наполнить жизнь смыслом, хотела детей, поэтому и вышла замуж, как только представилась такая возможность, и сразу же родила мальчика — после третьего курса, а потом еще одного мальчика — через год после диплома. Их и полюбила на всю жизнь.]
Наступал день. Настроение менялось: «Любовь, как пишут, многолика. По крайней мере, любовь-страсть уже есть. Ты хочешь сказать, что тебе это не нужно? К тому же, существует и любовь-забота, и любовь-действие. Отец Виктор об этом говорил, и психолог Фромм когда-то писал. В прошлом веке».
[Давно, в свой первый приезд в Лондон, Марина, привлеченная названием, купила тоненькую книжку «The Art of Loving»[29] на английском. Пролистала. Рассуждения автора о любви как спасении от тотального одиночества казались верными, но общеизвестными и слишком многословными. Начала читать, с трудом пробираясь через английскую лексику, — соглашалась со всем. Да, Фромм прав, что многие не понимают, что любовь — это деятельность, нужны душевные силы, воля, терпение, чтобы не просто «впасть» в любовь, но и уметь находиться в этом состоянии долгое время с пользой и радостью для себя и для другого. Да, многие думают, что дело только в том, чтобы найти настоящий «предмет», а остальное приложится. Все верно. Но мысли Марины при этом снова и снова возвращались к «предмету», коим все еще был Мартин. Какое это счастье, что он ей встретился, и они оба впали-таки в состояние любви. О возможной, вернее для нее невозможной, «деятельности» в союзе с ним думать себе запрещала — только душу травить. Потому пользы для себя из умной книги Фромма Марина не вынесла.]