– Да. Ваша компания, мадам Элеонора, вряд ли может быть моей целью.

Мадам Элеонора даже не обиделась. Она убрала остатки белой булки в карман и обратилась к Сергею Пантелеймоновичу:

– Сергей Пантелеймонович, вы не находите, что эта девушка ведёт себя довольно дерзко для своего положения – тут она обратилась к тётке Юлии – Ведь вы прислуга, верно?

Милюль заметила, как тётка стремительно краснеет и, от клокочущих в груди чувств, не находится что ответить. Надо было прийти на выручку, и Милюль со всей страстью ринулась в бой:

– С чего вы взяли, мадам Элеонора? Тётушка Юлия никакая мне не прислуга. Она моя ближайшая родственница и вам следовало бы называть её «Мадам Юлия».

Тётка благодарно взглянула на Милюль и вскользь улыбнулась Сергею Пантелеймоновичу. Мадам же Элеонора возвела очи к небесам и, чуть повысив голос, сказала, не обращаясь ни к кому:

– Я должна почитать прислугу за знатную даму и терпеть её невоспитанную воспитанницу, которая суёт нос во взрослые разговоры! – тут она перевела взгляд на Сергея Пантелеймоновича – Сергей Пантелеймонович, вам не кажется, что они вас преследуют?

– Меня? – переспросил Сергей Пантелеймонович – Да нет! Помилуйте! Я сам представился этим милым дамам и, можно сказать, навязал им своё общество. Так что, если кто кого и преследует, то это не они меня, а я их…

– Вы сами им представились? – выпучила глаза мадам Элеонора – и их не смутило, что вас никто не представил? Не кажется ли вам, что так не принято в свете? Эти дамы не вам чета!

– Мадам Элеонора – самым невинным тоном обратилась к даме Милюль – я слышала, в свете не принято говорить о присутствующих в третьем лице. Ещё мне говорили, что так принято у приказчиков, торговок и дам лёгкого поведения. Вы сами к какой категории склоняетесь?

Элеонора вспыхнула и, резко обернувшись к Сергею Пантелеймоновичу, возопила:

– Сергей Пантелеймонович, да защитите же вы меня, наконец, от этой малолетней моралистки!

Сергей Пантелеймонович пробасил примирительно, обращаясь почему-то сразу ко всем присутствующим:

– Ну, дамы, ну, так нельзя. Прекратите вашу баталию!

Тут Милюль возразила:

– Думается мне, Сергей Пантелеймонович, вам приятно от того, что баталии происходят вокруг вас, а вы таким образом оказываетесь в центре внимания. Причём, одна дама вам нравится, а вторая – сражается за вас.

Сергей Пантелеймонович неожиданно расхохотался и, по простецки хлопнув девочку по плечу, сказал:

– Ну и глазастая ты деваха, Милюль! Люблю таких!

Таковое панибратство покоробило всех дам, но показала это лишь одна мадам Элеонора. Она так искривила лицо, что море стало кислым. Сергей Пантелеймонович заметил её гримасы и, обращаясь ко всем, извинился:

– Вы не обижайтесь на мою разухабистость. Я в самом деле обожаю быть в центре внимания, но эта маленькая девочка-вундеркинд так лихо меня развенчала! Должен признаться: да, мне нравится всё. И вы, милые дамы, и море, и то, что мы идём на белом корабле меж стран и континентов. И дышать нравится полной грудью! Эх, наша матушка-Россия всему свету голова! – тут он неожиданно открыл рот и запел, то есть, завопил что есть мочи:

«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны!..»

Отозвавшись на рёв Сергея Пантелеймоновича, пароход дал длинный басовитый гудок, за которым заслонились все звуки.

Милюль рассмеялась дуэту парохода и человека. Улыбнулась и тётка Юлия. Лишь мадам Элеонора отвернулась и пробормотала:

– Какая дикость!

Хоть и произнесла она это тихо, будто про себя, Милюль умудрилась расслышать её и тут же спросила:

– Мадам Элеонора, скажите, пожалуйста, что вам дикостью показалось? То, что Сергей Пантелеймонович куражится, или то, что пароход задудел?

Долгий взгляд Мадам Элеоноры был ей ответом. Опять, как и вчера, Милюль смотрела в глаза злобной незнакомки. Но всё было иначе на этот раз. Не тонула Милюль в их глубине и душа её оставалась на месте. Чужая сущность не поглощала её. Личность же Элеоноры, её поверхностный облик, читался как страница книги в морщинках век и вычурной гнутости бровей. Отстранённо и спокойно глядела Милюль на чужую мадам и видела: перед нею стоит обозлённая неизвестно на что взрослая женщина, которая давно и бесповоротно устала в битвах то ли за личную эмансипацию, то ли за удовольствия, пойди теперь, разберись. Беспросветное разочарование отложилось в мимических морщинках. Следы ухода за лицом были столь очевидны, что предмет ухода был уже не столь значительным по сравнению с самим процессом. Мадам Элеонора ощутила, как Милюль разглядывает и изучает её. Раздражение судорогой пробежало по её лицу. Не в силах сдержать себя, она грубо спросила:

– Ну, ты чего на меня теперь пялишься, жаба?

– В сравнении с вами я царевна – заметила Милюль.

– Я тебе покажу, как грубить! – закричала мадам Элеонора.

– С удовольствием посмотрю – согласилась Милюль.

Добрая перепалка назрела на корме парохода. Вся натура, вся психика Элеоноры пришпоривала её и не давала удержаться в рамках высокомерных приличий. Милюль предвкушала, как сейчас эта женщина будет топать ногами и ругаться, брызгая слюной. В самой же себе она чувствовала необычайное спокойствие, и даже моральное преимущество, объяснить которое не умела. Да и я, наверное, не объясню двумя словами…

* * *

Тут учитель подпёр голову малой клешнёй, а большой стал чертить на песке непонятные линии. Окружавшие его раки подползли поближе и внимательно разглядывали затейливые знаки, пытаясь проникнуть в их смысл. Поскольку старый рак молчал, смысл не открывался. Никто не мог бы сказать о его абстракциях ничего другого, кроме: «каляки-маляки».

– Вот что! – воскликнул рак так неожиданно и так громко, что все отпрянули – я сейчас вам объясню, какие чувства образовались в маленькой душе шестилетней девочки, поставленной в непростые условия назревающего скандала со взрослой тётей. Случалось ли вам видеть собак?

Если бы у раков были плечи, то многие пожали бы плечами, потому что собака на пляже аравийского полуострова такая же редкость, как слон в таёжной просеке.

– Ну и не беда – решил старый рак – совсем необязательно знать собак, чтобы понять суть моих объяснений. Собаки это такие существа, которые бегают на корячках, виляют хвостами и почём зря гавкают.

Жила-была на огороженном забором участке одна собака. Иногда она выходила через калитку на открытое пространство и там гуляла себе, не причиняя никому ни вреда, ни пользы. Потом она возвращалась через ту же калитку к себе на участок и продолжала спокойно жить.

Идиллия длилась довольно долго, пока на улицу, по которой она гуляла, не стала наведываться свора приблудных сук. Приблудные суки это тоже собаки, но у них нет такой территории, как свой двор. К тому же опыта у них раз в двести больше, чем у собак цивилизованных. Увидели приблудные суки чужую для них собаку и набросились на неё. Покусали сильно так, что она, поджамши хвост убежала в свой двор и долго там скулила, зализывая раны.

Очень переживала та, домашняя собака, а на следующий день, двигаясь к калитке, чтобы погулять снаружи, она снова увидела тех сук, которые ждали её за забором, чтобы опять как следует отделать. Испугалась собака и убежала от калитки подальше. Потом посидела, подумала как следует, да и сообразила, что те зловредные животные за ней не гонятся, не преследуют её и вообще боятся зайти в чужой двор. Стоят за забором, да тявкают. У собак, знаете ли, развито ощущение территории. Ни в жизнь вы не затяните никакую собаку на ту территорию, которую она считает чужой.

Выглянула наша собака из-за угла: стоят. Выглянула ещё раз: никуда не уходят. Тут она и смекнула, что находясь под защитой магической черты, называемой забором, может делать всё, что захочет, причём абсолютно безнаказанно. Знаете, что она затеяла?

Раки не знали и потому молча направили на рассказчика вопросительные взгляды.