На перекрестье двух дорог,

Земля,

Перед тобою каюсь,

От бед твоих не отрекаюсь,

Прими же сына на порог.

Мы что-то потеряли все,

Тебя покинувшие в горе,—

И тот, кто властвует на море,

И тот, кто строит на Чусе.

Ушедшие судьбу пытать,

Перед тобой мы виноваты.

Грядет священный час расплаты —

Ни вволю есть,

Ни в меру спать.

Он ждет,

Придет тот день вчерашний,

Посмотрит пристально в глаза:

Разбудит голос талой пашни,

И, ослепив,

Прозрит гроза!

Возьмет всего,

Насквозь проймет

Тебя

Забытыми ветрами.

Увидишь сам, что век не тот

С его неновыми делами.

Тогда ты, может быть, поймешь

Упрек родительницы кроткой,

Что без тебя растила рожь

И коротала век короткий.

Ведь ты забыл, как держат косу,

Не говоря уж об ином,

И двадцать лет не кажешь носу

В осевший под березой дом.

Немалый срок.

Решений тьма,

Романов — и того не мене,

Но ни решенья,

Ни тома

За плугом стариков не сменят.

И нам придется дать ответ

За все погибшие колосья,

За «королеву поля» —

Гостью,

Что насаждали столько лет;

Понять самой вины причину,

Зазря не пригревать хулу

И все принять,

Как должно сыну:

И равнодушье, и хвалу.

До соседнего села

Через рощу

Мне ходить бы на блины к тощей теще:

Шалью шелковой

Болезную одаривать.

Под наливочку неспешно разговаривать.

И не знать бы ни беды, ни тревоги,—

Чтоб молодка завсегда на пороге.

Будь с покоса ты, с похмелья, от собранья,

Чтобы Дарьюшка —

Сплошное пониманье:

До полночи дожидалась бы встречи,

Ни словечком супротив не поперечив.

Да и я уж радость-женушку пестовал бы,—

Обходился б не как с бабой,

Как с невестою…

Спохватился я от дум —

Коченею!..

А совсем недавно хаживал с нею —

С самолучшей на округу нашу девкой —

Да пошаливал под окнами припевкой!..

И с чего бы вдруг ко мне охладела?

Я до ней,

А у Дарьюшки — дело:

То концерт,

То громкое чтенье,

То по Красному Кресту обученье.

Ох, не по сердцу мне Дарьины учения

Допоздна

У сельсоветчика Евгения!..

Иль позарилась на твердую зарплату,

Захотелось на готовые харчи?

Понаскучило вынянчивать лопату

Да выстаивать на зорьке у печи?

Или душеньку твою,

Душа-девица,

Соблазнило,

Подкузьмило в недород?

Как же мне-то быть веселым

Ухитриться,

Заявиться

Прежним гоголем в народ?!

Эх, не я ли

Первый парень на деревне,

Хоть с гармонью,

Хоть с саженною косой!

Ты ходила бы при мне под стать царевне,

На покатых —

С огнерыжею лисой!

Ничего, что трудодень не давит спину,

Нам уменья на житье не занимать:

Ремесло в котомке за плечи закину —

Словом-лихом попрошу не поминать.

Заявлюсь домой

Не с дохленькой зарплаты,

На плечах моих — похрустывает хром!

Захоти —

И выстрою палаты:

С топором-то

Посподручней, чем с пером.

Или, может, гармозень моя осипла,

Не сумеет отчубучить «скобаря»?..

И какого черта к этому прилипла? —

Ох, гляди, невеста,

Вышло б не зазря!

Мы еще тово Евгения спытаем:

(Не на слово —

На двужилистый кулак!)

Уж такая ли любовь его крутая,

Да и костью председателишко —

Как?

Шел деревней Первомай,

В красное одетый.

Хочешь — нет: воздымай

Метра в два портреты.

И неси свою беду

В святости иконной…

В сорок первый год иду,

Словно в боль влюбленный.

Не поплакаться иду,—

Чтоб, скулу спружиня,

Рассказать про ту беду,

Живу и поныне.

Пошуметь иной не прочь:

Мол, молился каждый

Тем портретам день и ночь

С суеверной жаждой.

Хоть ученый,

Хоть иной

Утвердитель смелый,

За широкою спиной

Прятаться не дело.

Говорил ты черта с два

В деревнях с народом,

Что концы сводил едва

Горе-огородом,

Что от дум темнел с лица,

Как под осень травы…

Мне те думы от отца

Перешли по праву.

А тогда?

Тогда-то что!

Двадцать лет — не сорок,

Жил я верой и мечтой,

Вспыльчивый, как порох.

День, как солнышко, горел

Дарьюшкиным взором,

И в обиде все же грел

Жарким разговором.

До портретов ли,

Когда

Сердце, ох, зашлося:

Думы душеньку — беда! —

Доконали вовсе.