— Не понимаю. Что такого хитрого в том, чтобы проиграть?

— Это целое искусство, — торжественно произносит Луи. — Надо уметь справляться с этим. Надо уметь с достоинством выйти из игры. Надо уметь подвести черту под проигрышем и переварить его, иначе он будет жрать тебя изнутри подобно паразиту и проест тебе все кишки. А потом примется за душу.

Похоже, Луи знает, о чем говорит.

— Во всяком случае, — он меняет тему разговора и беспокойно ерзает в кресле, — я могу порекомендовать тебе пару сайтов и журналов, но, если ты серьезно хочешь его найти, лучше просмотри большие турниры. Мировую серию, например.

— В Лас-Вегасе?

— Угу. Игроки собираются на нее со всего света. Тысячами. В мае каждого года. Любители, профессионалы, полусумасшедшие — все типы игроков, какие можно себе представить. Есть даже чисто женские турниры. Чтобы дамам было чем заняться, пока они ждут своих мужей. Если они, конечно, не умеют вязать.

— А как дело обстоит здесь? — Я не обращаю внимания на его комментарии и протягиваю ему еще конфетку.

— Понятия не имею. Я никогда не играл за пределами Штатов, и мне не за что зацепиться. У меня были друзья, которые полжизни провели за игрой по всей Европе и Азии, а я лично не видел необходимости лететь куда-то, чтобы найти партнеров. Они у меня и так были. Кроме того, мне не хотелось оставлять Маленького Луи одного надолго. Собачка приносила мне удачу.

— Она была с тобой, когда ты играл?

— Всегда. Рено, Атлантик-Сити, Туника, игорные дома на кораблях вдоль Миссисипи. Говорю тебе, эта такса ни разу меня не подвела. Никогда. Блеф она чуяла за версту.

— Ясно. И что собачка при этом делала?

— Ничего.

— Как это?

— Ничего. Просто вид у нее делался немного другой. Надо было ее хорошо знать, чтобы заметить. Тем не менее, — продолжает Луи, — я знаком с несколькими английскими игроками, может, они как-нибудь тебе помогут. Как игроки они почти все говно, но английская сцена им хорошо знакома.

— А в Англии имеется целая сцена?

— Разумеется, имеется. Не такая большая, как в Штатах, но это потому, что вы лохи.

— Кто лохи?

— Вы, англичане. За исключением одного-двух, все вы задницы, если речь идет об игре.

Я прячу лицо в ладонях.

— А как насчет тебя? — Луи не в силах понять, что это со мной. — Ты-то какую игру предпочитаешь? Наверное, что-нибудь тупое типа «сумасшедшего ананаса»[27] или карибского стад-покера. Женщины любят такие игрушки в духе Микки-Мауса.

— Нет, — говорю я. — В данный момент я не играю ни в какие игры.

— А почему нет, позволь спросить?

— Не знаю. После всего того, что случилось с моим папой, я подумала…

— Ну да, — Луи принимается за последнюю конфету, — понимаю. Ты боишься, что тебя тоже затянет.

15

Большой Луи искоса наблюдает, как я грызу ногти. Он будто оценивает меня. Белки налитых кровью глаз кремового цвета, он тяжело дышит, и что-то внутри него сипит и щелкает. Большой Луи впитывает мою беду, словно губка, и мне очень неуютно под его взглядом. Он молчит, барабанит пальцами по коробке из-под конфет, теребит пакет из-под огурцов и изредка вытирает рот краешком свежевыглаженного носового платка.

— Сколько же тебе было, когда он от вас ушел? — наконец спрашивает Луи.

Я вынимаю пальцы изо рта.

— Десять лет.

Некоторое время он переваривает мой ответ.

— И за все это время никаких известий?

— Нет, — отвечаю я. — Никаких.

— А как насчет его родственников? С ними он связывался?

— Его родители умерли. Где-то в Ирландии имеется какой-то странный кузен, но он с ним никогда не был близок. А так — ни братьев, ни сестер. Он был единственный ребенок.

— Как ты?

— Да. А ты откуда знаешь?

Большой Луи пожимает плечами. Смешной вопрос.

— Послушай, — он поудобнее устраивается в кресле, — а что, если он тебе не понравится, когда ты его разыщешь?

— Не знаю. Я как-то не думала об этом.

— Что, если он спился? Или сделался вором? Или стал таким же жиртрестом, как я?

— Для меня это неважно.

— Неважно?

— Да. Это не имеет значения.

— Ты, наверное, думаешь, это так романтично: папа бросил всех, чтобы сколотить состояние за карточным столом?

Меня выводит из себя, что он повторяет слова Фрэнка, и я отвечаю довольно резко:

— Нет. По-моему, это совсем не романтично. По-моему, это безумие.

— По-моему, ты все еще злишься на него, — невозмутимо произносит Луи.

— Да, — говорю я. — Конечно, злюсь.

— Так, может быть, он догадывается об этом. Может, он не хочет, чтобы ты видела, во что он превратился, не хочет, чтобы тебе было стыдно за него.

Я беру куртку и говорю, что мне, пожалуй, пора.

— Не уходи. — У Луи шелковый голос. — Гости заглядывают ко мне не каждый день. Побудь еще немного.

— Мне надо идти. У меня дела.

— Еще полчасика, — просит он. — Заодно поможешь мне прибраться. К тому же я хочу показать тебе кое-что. Тебя заинтересует, вот увидишь.

Минуту я стою в задумчивости, затем опускаюсь на стул. Не знаю, что заставляет меня торчать с этим страшилищем в его закупоренной клетке, парящей где-то на подступах к небесам, — но я остаюсь. Мне выдают запасную пару резиновых перчаток — целые стопки их лежат под раковиной, — и мы вместе отмываем с тарелок уксус и стряхиваем с дивана несуществующие шоколадные крошки. Когда с уборкой и мытьем посуды покончено и осталось только смыть с рук моющее средство, Большой Луи указывает на узкую дверь в прихожей.

— Это стенной шкаф, — изрекает он. — На первой полке лежит стопка фотоальбомов. Достань их мне, а я пока приготовлю чай с лимоном.

Шкаф битком. В каждый кубический дюйм пространства втиснуто максимальное количество бумаг, фотографий, игральных карт, фишек, пустых бутылок из-под отбеливателя и покерных журналов. Все покрыто толстым слоем пыли. Я смотрю на весь этот унылый хлам и прямо вижу, как ладони у Большого Луи покрываются потом. Сам факт существования шкафа с таким содержимым должен не давать Луи спать по ночам: грязь, микробы, споры плесени и хаос.

Заметив на верхней полке несколько фотоальбомов, я осторожно их вытаскиваю, стараясь не касаться прочих книжек и бумаг. Все-таки несколько старых номеров «Карточного игрока» падают на пол, из-под их пожелтевших страниц вылетают клубы пыли. Слышу, как Большой Луи бурчит что-то про себя. Я поднимаю журналы — поднять бы еще поменьше пыли — и впихиваю их между двух книг в твердых переплетах. Это биография Уилта Чемберлена[28] и захватанная жирными пальцами «Супер/Система» Дойла Брансона — настоящая сокровищница плодотворных идей по тактике покера. У папы была точно такая же и в такой же обложке. Только не такая замызганная.

— Нашла альбомы? — спрашивает Луи, стоя спиной ко мне.

— Да. Принести их тебе?

— Сперва протри. Влажной тряпкой. И моющей жидкостью. И пожалуй, полиролью для мебели.

Я протираю пластиковые обложки альбомов, наношу на них полироль и передаю Большому Луи. Альбомы толстые и тяжелые, но Луи подхватывает их, будто газеты, и страницы мелькают у него в руках с такой скоростью, словно это непереплетенные листы. Гримаса отвращения проступает у него на лице при виде пятен плесени на плотном картоне.

— Что скажешь? — спрашивает он у меня с гордостью. — Каков красавец-мужчина, а?

Я захожу за спинку дивана и заглядываю ему через плечо. С выгоревшей карточки мне улыбается жизнерадостный спортсмен, надежда колледжа, — высокий мускулистый юноша с тяжелой челюстью и проницательными глазами типа «орехи в меду». На нем белая спортивная форма с малиновой отделкой, в вытянутой руке баскетбольный мяч цвета пламени. Фотовспышка выхватила его рельефную мускулатуру и напряженные вены на руке — мяч он держит крепко.

Под этим портретом — еще один снимок того же спортсмена, прорывающегося с середины баскетбольной площадки к кольцу. Игроки команды противника растопыривают руки, и прыгают, и пытаются его задержать, но ясно, что мяч все равно будет в корзине. Рядом с этой фотографией — вырезка из газеты колледжа. Заголовок гласит: «На счету Блума уже третий победный мяч в сезоне. «Скарлет Найтс» выигрывают у «Принстона» 75:73».